Сочинение. Правда жизни в романе В.Шукшина “Калина красная”
Каждый, кто писал и говорил о творчестве Василия Шукшина, не мог без удивления и какого-то чувства растерянности не сказать о его почти невероятной разносторонности. Ведь Шукшин-кинематографист органически проникает в Шукшина-писателя, его проза зрима, его фильм литературен в лучшем смысле слова, его нельзя воспринимать “по разделам”, и вот, читая его книги, мы видим автора на экране, а глядя на экран, вспоминаем его прозу. Это слияние самых разных качеств и дарований не только в целое, но и в очень определенное, вполне законченное еще и еще радует и удивляет нас сегодня, будет радовать и удивлять всегда. Шукшин принадлежал русскому искусству в той его традиции, в силу которой художник не то чтобы унижал себя, но не замечал себя самого перед ли цом проблемы, которую он поднимал в своем произведении, перед лицом того предмета, который становился для него предметом искусства. Шукшину была не только не свойственна, но и противопоказана всякая демонстрация себя, всякое указание на себя, хотя кому-кому, а ему было что продемонстрировать. Именно благодаря этой застенчивости по отношению к себе он и стал незабываемым для других. Последние годы жизни Шукшина были таким периодом, когда все, что его окружало, — все люди и факты — становились для него предметом искусства, касалось ли это ссоры с вахтером в больнице или изучения биографии и деяний Степана Разина. Одно можно сказать — жить среди людей, происшествий, впечатлений, каждое из которых требует своего, причем законного места в искусстве, каждое, расталкивая все другое, рвется через тебя на бумагу, на сцену, на экран, настоятельно требуя и ропща, — это очень трудно. Тут мы вспоминает киноповесть В. Шукшина “Калина красная”, написанную в 1973 году. Главным героем является Егор Проку дин. Егор непоследователен: то умиленно-лиричен и обнимает одну за другой березки, то груб, то он ершист и забулдыга, любитель попоек, то он добряк, то бандит. И вот уже иных критиков очень смутила эта непоследовательность, и они приняли ее за отсутствие характера и “правды жизни”. Критика не сразу заметила, что такой образ жизни до сих пор не удавалось, пожалуй, создать никому — ни одному писателю, ни одному режиссеру, ни одному актеру, а Шукшину потому это и удалось, что он — Шукшин, пронзительно видевший вокруг себя людей, их судьбы, их жизненные перипетии, по тому что он и писатель, и режиссер, и актер в одном лице. Непоследовательность Прокудина вовсе не так уж проста, стихийна и ничем не обусловлена, она отнюдь не пустое место и не отсутствие характера. Прокудин ведь последовательно непоследователен, а это уж нечто другое. Это уже логика. Его логика — не наша логика, она не может, а наверное, и не должна быть нами принята и разделена, но это вовсе не значит, что ее нет, что она не в состоянии перед нами открыться и быть нами понята. Не быстро и не тихо, а ровным шагом Егор двигается по только что вспаханной им пашне навстречу своей смерти. Идет, зная, к чему идет. Идет, сначала отправив прочь своего подручного на пахоте, чтобы не был свидетелем того, что сейчас неминуемо произойдет, чтобы человеку, к судьбе Прокудина ‘никак не причастному, не грозила какая-то опасность, какие-то неприятности свидетеля. Звучно и продолжительно раздаются удары кирзовых сапог Прокудина по деревянным мосткам, когда он выходит из тюрьмы на волю, но вот он почти неслышно, но в таком же ритме шагает по пашне с воли в свою смерть, и круг замыкается, и нам все становится ясным. Но тут-то мы и понимаем, что этот человек только так и должен был поступить — об этом заговорила вся предыдущая его непоследовательность. Прокудин ни жалости, ни любви, ни покровительства, ни помощи — ничего он от нас не принял бы, а вот наше понимание ему необходимо. Необходимо по-своему — он ведь все время этому пониманию сопротивляется, недаром он и был столь непоследо вателен и выкидывал колена, но все это потому, что наше понимание было ему необходимо. И тут же невольно начинаешь думать, что Про-кудин дает нам понимание не только самого себя, но и своего художника — Василия Шукшина. Время идет. Родившиеся в год смерти Шукшина становятся сегодня его читателями. Для них он невольно — имя классического ряда. Но годы, что миновали после его смерти, ничуть не потеряли своего искомого смысла слова, которые он писал с большой буквы. Народ, Правда, живая Жизнь.