Анатолий Алексин
В списках для летнего чтения всегда есть книги Анатолия Алексина (1924—2017). Да и как без них! С ними можно совершить увлекательное путешествие, пережить приключение, открыть неповторимый мир человеческой души.
Младшие школьники спрашивают в библиотеках «В стране Вечных Каникул», «Самый счастливый день», «Звоните и приезжайте». Старшеклассники стремятся прочитать повести «А тем временем где-то», «Мой брат играет на кларнете», «Действующие лица и исполнители», «Третий в пятом ряду», «Безумная Евдокия», «Добрый гений».
Автор считает, что беспечно могут жить только люди с равнодушным сердцем. А ведь есть ребята, которые, вместо того чтобы отстаивать справедливость, предпочитают разочарованно заявлять, что её вообще нет на свете. Такие ребята не бросаются на помощь попавшему в беду товарищу, не идут защищать его, когда он несправедливо обижен.
Присмотришься к ним и видишь, что живут они только для себя, любят только лишь себя, хотят всех благ только лишь себе. Они подчас притворяются товарищами, но сердца их черствы. Для эгоиста есть одно лишь понятие справедливости — это удобная, лёгкая личная жизнь. И вот обо всём этом в своих книгах размышляет Анатолий Георгиевич.
«С добром надо спешить, а то оно может остаться без адресата»,— говорит мама Димы из повести «В тылу, как в тылу». Нужно спешить. И спешит, идёт к своим ученикам учительница Евдокия Савельевна в повести «Безумная Евдокия», чтобы затем сказать с гордостью: «У них есть талант человечности!»
Мы часто вспоминаем войну. Она явилась экзаменом для людей. Тот, кто пережил её, стал невольным свидетелем и прекрасных, и отвратительных человеческих черт, ему открылись истины, обычно скрытые при благополучной жизни. Хочется, чтобы в каждом новом поколении было больше настоящих людей и меньше эгоистов, трусов и предателей.
Анатолий Алексии прошёл суровую школу жизни в юности. Его отец с начала войны ушёл в народное ополчение. Мать со строительной организацией уехала на Урал, чтобы в самый кратчайший срок пустить алюминиевый завод. Ведь алюминий — это самолёты. И люди, приехавшие на строительство, это понимали.
В эти напряжённые дни шестнадцатилетний Анатолий вместе с товарищами стал выпускать газету «Крепость обороны». В газете печатались письма с фронта, помещались карикатуры, было и над чем посмеяться. Вот когда открылись Алексину люди. Вот когда он оценил все те качества человеческого характера, которые в итоге позволили выстоять в страшной войне и победить.
В повести «Оля пишет Коле, Коля пишет Оле» Колю Незлобина, любившего разговаривать только с птицами, ребята считали угрюмым, замкнутым парнем, придумывали обидные прозвища. Как случилось, что он поверил в себя и даже в девчонок, хотя раньше называл их «предательницами»? Секрет прост: одна из них, Оля Воронец, стала переписываться с Колей и узнала его ближе.
«Через четыре месяца, — пишет ей Коля,— снова начнётся лето. И… в пионерском лагере возле старого дуба нам с тобой не поручат больше переписываться. Но мы, может быть, всё равно будем, а? И в будущем году, и через шесть лет, и через десять?» Оля вошла в жизнь мальчика, потому что в тяжёлое для него время она горячо и решительно вмешалась в его судьбу.
Сколько раз, проходя мимо театральной афиши, механически читали: «Действующие лица и исполнители»? Но эти привычные слова, став названием повести, вдруг ожили, засверкали, и в них высветился какой-то второй, неожиданный смысл. Постепенно становится понятно, что книга эта о жизни, о том, кем быть в ней — «действующим лицом» или «исполнителем». Оля Воронец и Коля Незлобин — «действующие лица», и живут они смело, самостоятельно принимают трудные решения.
В повести «Раздел имущества» Вера пишет сочинение, называя «главным человеком» в своей жизни бабушку, а не маму. Властный характер матери Веры повлиял на мужа, сделал его безвольным и слабым, ожесточил её отношение к самому близкому, родному человеку. Она настаивает на разделе имущества с бабушкой, которая не только помогла Вере выздороветь, но и воспитала в ней чуткость, доброту, обострённое чувство справедливости. И Вера решает стать той частью имущества, которая по суду отойдёт к бабушке.
В центре внимания автора отсутствие душевной щедрости, «сердечная недостаточность» взрослых и вместе с тем развитие характера, становление молодого человека, конфликт его с семьёй. Словно круги на воде, распространяются волны внутрисемейных отношений на окружающих людей, неся в одних случаях добро, в других — зло.
Казалось бы, герои не совершают никаких подвигов. Они поступают так, как велит им совесть, в одиночестве сопротивляются чёрствости, эгоизму, самодовольству, нетерпимости и одерживают победу. Подростки получают самые впечатляющие уроки нравственности и морали.
Откройте книги «Говорит седьмой этаж», «В Стране Вечных Каникул» или «Необычайные похождения Севы Котлова», и вы попадёте в радостный мир шутки, игры, удивительных приключений. Но как, оказывается, скучно жить в Стране Вечных Каникул, если ничего не делать!
Иногда писатель шутит и сам словно бы громко смеётся вместе с читателем. А иногда, тоже желая рассмешить, он говорит серьёзным и даже печальным голосом, но всё равно читателям весело и смешно. В рассказе «Очень страшная история» мальчика, которому очень нравится изображать из себя страдальца, в школе шутливо зовут Покойником. Его одноклассница Наташа Кулагина говорит: «Возьмём пап и мам на себя… Дети должны отвечать за родителей»! Ну как не засмеяться: ведь ребята привыкли к родительской опеке, а не наоборот!
Читая повести «А тем временем где то…», «Поздний ребенок», «Вчера и позавчера», оказываешься в самой гуще событий, встречаешь вроде бы уже знакомых героев. Они сами рассказывают о себе, и тогда открывается правда жизни.
Для этих ребят нет чужих судеб, беспечное счастье представляется им жестоким и наглым. Поэтому они принимают живое участие в судьбах взрослых и действительно отвечают за них, как, например, «поздний ребёнок» Лёнька, не желающий жить, как «чашка, которая… стоит за стеклом, но из которой никогда не пьют чай». Его попытка помочь счастью сестры Людмилы закончилась крахом. Жених Людмилы Иван полюбил другую девушку, и именно Лёнька должен сказать об этом сестре. Никогда ему не было так трудно подниматься на свой третий этаж, никогда он не думал, что так трудно взрослеть.
Во многих повестях Анатолия Алексина не очень весёлый конец. Однако закрываешь эти книги со светлым чувством, потому что герои узнали чувство сострадания, высокую цену доброты, дружбы и верности. Нет, всё-таки эти книги с хорошим концом!
Пускай даже уже прочитана последняя страница и закрыта книга, но ведь судьба её героев не кончилась, потому что писатель всегда оставляет их на пороге новых событий. И, думая об их судьбе, представляешь себе длинную, убегающую вдаль дорогу и чувствуешь, что она будет мужественной и честной.
А. Алексин
Два почерка
‘Если бы только она мне приказала, я бы избил всех ребят в нашем классе! Я бы прошел на руках от раздевалки до спортзала на четвертом этаже. Нет, это ерунда, это легко. Я бы лучше прошёл с закрытыми глазами по карнизу четвёртого этажа. Если бы только она приказала!’
В записке не было ни обращений, ни посвящений. Но Женя шестым чувством педагога сразу догадалась, о ком писал Дима Воронов. Конечно же, о своей однокласснице Танечке!
За стеной вдруг громко заговорило радио: сосед вернулся с работы. У него была такая привычка: входя в комнату, прежде всего, ещё в темноте, включать приемник. И тут только Женя заметила, что уже поздно, давно пора было зажечь свет. Начала проверять тетради ещё днём и ничего не успела проверить. А все виновата записка, нацарапанная бесшабашнейшим Диминым почерком и, видно, по рассеянности забытая в тетради.
Она уже успела выучить записку наизусть и всё же, включив свет, снова склонилась над ней.
Женя ясно представила себе Диму Воронова, высоченного, плечистого девятиклассника с чуть плакатной внешностью. Так вот и хотелось поставить его где-нибудь на видном месте с высоко поднятой рукой, а рядом написать: ‘Сдавайте нормы на значок ГТО!’ Да разве он хоть минуту постоит спокойно?
Впрочем, Женя сама видела, как Дима Воронов, почти не шевелясь, сидел за шахматным столиком в читальне. А выиграв партию, он мог вскочить на стул и, приводя в ужас страстных поклонниц тишины — библиотекарш, провозгласить: ‘Ура! Ещё одна корона пала! Долой монархию!..’
Дима был пионервожатым в пятом классе ‘В’. Малыши таскались за ним как завороженные. Они на всю школу хвастались Димиными мускулами и сочиняли легенды о его подвигах. Когда Дима играл в волейбол, они со всех сторон обступали площадку и так шумно ‘болели’, что не было слышно свистков судьи…
Однажды на катке Женя видела, как Дима Гулливером возвышался среди облепивших его малышей. Это было смешно и трогательно. Он учил пятиклассников — играть в хоккей строго и придирчиво командовал ими. А потом она видела, как Дима растирал руки малышу, потерявшему варежки…
Даже зимой Дима бегал без пальто, в кожаной куртке, но зато шапка у него была очень тёплая — с ушами до самого пояса. Он называл свою шапку ‘полярной’.
Женя ясно представила себе и хрупкую близорукую девушку с первой парты, Танечку. Она была некрасива, а когда надевала очки, черты её лица становились просто неуловимы.
Женя вспомнила, как на новогоднем балу кто-то из юношей пустил злую шутку по поводу неказистой Таниной внешности.
Дима тогда вплотную подошёл к шутнику и с лицом, не предвещавшим ничего доброго, сказал:
— Твоё счастье, что дуэли запрещены. А то бы проучил я тебя, дубина!..
И целый вечер танцевал с Танечкой.
‘Ну рыцарь!’ — мысленно восхищалась Женя.
Она вспомнила, что Дима и Танечка часто оставались в школе после уроков заниматься геометрией, с которой Танечка была не в ладах. Она не умела чертить, и самый простой прямоугольник казался ей совсем не таким уж прямым, а загадочным и коварным. Математичка Алевтина Георгиевна очень напоминавшая Жене классную даму былых времен относилась к этим занятиям скептически. Заметив как-то в уже опустевшей раздевалке одиноко висевшее Танино пальто, а на полке Димину полярную шапку, Алевтина Георгиевна усмехнулась:
— Занимаются?.. Ничего из этой так называемой ‘взаимопомощи’ не получится. Их просто нужно учить порознь! Поймите, задачи, которые решают мои юноши, девушкам вовсе не по плечу!
А Женя с придирчивостью учителя русского языка и литературы подумала: ‘Не по плечу… не по плечу… Так, конечно, говорят, а всё же странное выражение: плечами, что ли, решают задачи? Сказала бы уж лучше ‘не по уму’…’
Женю раздражали и голос Алевтины Георгиевны, и её манера снисходительно опекать молодых учителей, и её абсолютная убежденность, что все случаи, встречающиеся в педагогической практике, можно предвидеть, классифицировать и разложить по типам, как арифметические задачи.
А если показать Димину записку Алевтине Георгиевне?
Господи, что с ней будет! Особенно от этих слов: ‘Я бы лучше прошёл с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа. Если бы она… приказала!’
‘А что, если Танечка и в самом деле вздумает приказать? — забеспокоилась вдруг Женя. — Нет, завтра же нужно будет что-то предпринять!’
В маленькой комнате было жарко. На улице стояла рыхлая, слякотная зима, похожая скорей на позднюю осень: ни слепящих глаза сугробов, ни узоров на окнах. Но домоуправление, напуганное прошлогодней жалобой жильцов на холод, топило с таким неистовством, будто на улице свирепствовали верхоянские морозы. Женя сняла вязаную кофточку, из кармана выпал конверт и аккуратным белым прямоугольником лег на пол. Это письмо было адресовано уже не Танечке, а лично Жене. Написано оно было не размашистым мальчишеским почерком, а ровными, каллиграфическими буквами.
И это письмо Женя тоже помнила наизусть вместе со всей его ложной и точной пунктуацией — обилием двоеточий, скобок, тире:
‘Создавшаяся ситуация требует: мы должны немедленно встретиться! Домой к тебе заходить не хочу (соседи — сплетни!). Мне известна школа, в которой ты преподаёшь. Там я и буду ждать тебя завтра, после пятого урока. Разумеется, не в вестибюле — на улице!’
— Ну, разумеется, на улице, — тихо прошептала Женя. — А то ведь ‘ребята — сплетни!’.
…Прежде чем завести разговор с Димой, Женя решила посоветоваться с Алевтиной Георгиевной. Она, конечно, заранее была уверена, что не сможет последовать совету математички, но ей было очень любопытно узнать этот совет, — узнать для того, чтобы, как говорится, ‘поступить наоборот’.
Алевтина Георгиевна выслушала Женю с той снисходительной полуулыбкой, с которой ученик-пятиклассник проверяет давно уже известную ему таблицу умножения у своего младшего братишки-первоклассника.
Затем Алевтина Георгиевна подошла к зеркалу и стала демонтировать, а потом вновь сооружать сложную конструкцию на своей голове, которую она называла старинной прической. На это занятие у неё уходили все большие перемены.
— Видите ли, любезная Евгения Михайловна, — сказала математичка не очень внятно, потому что во рту она держала шпильки, — задача очень проста. Данные, как я вижу, вам ясны? Юноша вбил себе в голову, что он влюблен. Не так ли?
— Почему — в голову? Скорее в сердце…
Но Алевтина Георгиевна увлеклась и не обратила внимания на эту реплику, как не обращают внимания на лепет ученика, не выучившего урок, но пытающегося невпопад вставлять фразы в речь педагога, объясняющего ему как раз то, чего он не удосужился выучить.
— Итак юноша вбил себе в голову, что он влюблен, — продолжала Алевтина Георгиевна. — Это ваши данные. Решение задачи чрезвычайно просто, хотя вы мне почему-то не назвали фамилии учащихся, так сказать, героев этой истории…
Математичка выждала немного. Женя смутилась, опустила глаза, но фамилии ‘героев истории’ так и не назвала.
— Ну ничего ничего. Тайна так тайна. Решение задачи, повторяю, чрезвычайно просто. А вы растерялись? Что ж, вполне закономерно: вы ведь первый год в школе… Итак, отчего юноша вбил себе в голову всё это?
Оттого, что в голове у него много пустого, так сказать, ничем не заполненного пространства. Надо, стало быть, его заполнить. Тут-то и приходит на помощь нам, педагогам, общественная работа. Загрузите его получше — и всё как рукой снимет. Поверьте моему опыту.
Опыту Алевтины Георгиевны Женя не поверила, но и своего опыта у неё тоже не было. Она так и не знала ещё, с чего начать когда Дима, по её просьбе оставшийся в классе после уроков, сел боком на первую парту. Ноги он выставил наружу: они под партой не помещались.
Дима, казалось, ждал чего-то очень серьезного и неприятного для себя. Он угрюмо уставился в одну точку, этой точкой было фиолетовое отверстие новенькой белой чернильницы. Рукой он механически поглаживал длинные уши своей полярной шапки.
Стремясь, чтобы разговор был как можно более интимным, Женя не села за учительский столик (пусть Дима на время забудет, что она педагог!), а устроилась на первой парте второго ряда. Женя думала, что Дима поинтересуется, зачем она задержала его после уроков. Но он ничего не спрашивал, он молчал. Значит, нужно было самой завязать беседу.
Женя вспомнила, как она, будучи ещё девчонкой, в пионерском лагере боялась спрыгнуть с крыши купальни. Но однажды, махнув рукой, зажмурила глаза и, на миг распрощавшись с жизнью, прыгнула! Она и сейчас на миг зажмурила глаза.
— Прежде всего, Дима, я хочу перед тобой извиниться… — Она выждала секунду, но он не спросил, в чём же, собственно говоря, провинилась перед ним учительница, классный руководитель. Тогда она продолжала:
— Я прочитала записку, которую ты забыл в тетради. Я не должна была читать, но, поверь мне, это произошло случайно…
Дима не поднял головы, но она увидела, как нервно передёрнулись его широкие плечи под блестящей, шоколадного цвета кожанкой.
— Впрочем, записка не рассказала мне ничего нового. Я и раньше замечала, что тебе нравится Танечка.
Женя вздохнула с таким же облегчением, какое она испытала, вынырнув из-под воды после своего знаменитого прыжка с купальни.
— Да, я заметила, что тебе нравится Танечка. Она и мне тоже нравится — умница, по-своему мыслит. Но только зачем же тебе избивать ради неё своих товарищей? Или ходить с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа? Пойди лучше с ней в театр, в кино, на каток…
Она чувствовала, что говорит очень банальные, какие-то чужие слова, но своих слов не находила. И может быть, впервые она поняла, как трудна её профессия. Раньше ей казалось, что трудности педагогического дела явно преувеличены авторами так называемых ‘школьных повестей’ и старыми учительницами, пишущими мемуары.
— Да, ты можешь по-хорошему дружить с Танечкой! — с отчаянием и досадой на себя повторила Женя.
Ей казалось, что она забыла, не помнит, какой у Димы голос. И вдруг она услышала его, но не узнала: это были глухие, словно издалека донёсшиеся звуки.
— Почему Танечка? Я совсем не о ней…
‘Неужели ошиблась? — испуганно подумала Женя. — Эх, горе-педагог!’
И тут же попыталась исправить ошибку:
— Понимаешь, Дима, дело не в том, кто эта ученица. И совсем неважно, как её имя…
— Почему ученица?
Дима поднял голову, взглянул на неё. И она вдруг с ужасом почувствовала, что очень важно, кто именно та девушка, и что очень, очень важно, как её зовут. Жажду самого беспощадного приказа и отчаянную готовность выполнить всё на свете увидела она в его глазах. Она прочитала в них: ‘Я на все, на все готов ради вас! Мне ничего не страшно’…
Женя очень испугалась, как бы он всё это не высказал вслух. Что тогда делать? Как отвечать ему?
Она для чего-то открыла чемоданчик, вынула оттуда ребячьи тетради и положила их обратно.
— Прости, Дима… Мы продолжим наш разговор в другое время. Попозже… Мы обязательно поговорим. А сейчас я очень тороплюсь… Я спешу.
Это была правда. Она действительно спешила: её ждали.
Ждали не в школе, а, ‘разумеется, на улице’.
Был первый по-настоящему зимний вечер. Взрослые люди спотыкались и падали на ледяных дорожках, коварно прикрытых тонкой пушистой пеленой. А ребята-пятиклассники с хохотом катались по этим дорожкам и чем чаще падали, тем громче смеялись. Но вдруг голоса их умолкли.
Пятиклассники изумленно уставились на учительницу, шедшую с незнакомым мужчиной. Ребята вообще с трудом представляют себе, что учителя, эти поучающие их сверхчеловеки за стенами школы имеют какую-то свою жизнь, похожую на жизнь других обыкновенных людей. Тут же с незнакомым мужчиной шла не просто учительница, а преподавательница старших классов, да ещё классная руководительница их вожатого Димы!
Женя не обратила внимания на разинутые рты пятиклассников. Но он обратил:
— Я так и знал, что это неподходящее место…
Женя ничего не ответила. Они свернули в переулок.
Нелегко перейти с первых непринужденных фраз на заранее придуманные и обдуманные слова. Но, начав беседу ‘на главную тему’, он стал говорить торопливо, словно боясь, что его могут перебить, как боятся этого люди, читающие наизусть стихотворение. И он уже не останавливался, пока не высказал всё:
— Женя, ты сердишься, наверное, что я так долго не искал встречи. Но пойми: мне нужно было на все взглянуть со стороны, всё взвесить, всё оценить. А для этого я должен был чуть-чуть охладить голову. Только голову… В последнее время, встречаясь с тобой, я постоянно слышал настойчивый вопрос: ‘А что дальше? Что дальше?’ Ты задавала этот вопрос молча, но я слышал его…
На самом деле Жене никогда не приходилось спрашивать об этом: он сам, всегда рассудительно и не горячась (Женя принимала это за цельность натуры), говорил, что она ‘навеки данный ему помощник’. Слово ‘помощник’ не очень нравилось Жене и напоминало почему-то слово ‘референт’.
Попутно он осуждал за ветреность всех своих друзей и, как бы между прочим, великих поэтов прошлого. Да, никогда ни молча, ни вслух не приходилось Жене задавать вопрос: ‘А что дальше?’ Но сейчас такой приём, такой ход рассуждений, видно, для чего-то понадобился ему.
И он продолжал:
— Я порядочный человек, ты это знаешь лучше других… И я хорошо понимаю, что ты не можешь не думать о будущем. Ведь тебе уж скоро двадцать восемь, а для женщины это возраст! (Он накинул ей полтора года, но она и тут не перебила его.) Ты ждёшь от меня чего-то решительного, а я не могу, не смею прийти к тебе никем и ничем. Я должен сперва кончить аспирантуру и чего-то добиться в жизни.Тогда только я, как и всякий порядочный человек, буду иметь право подумать о семье. Только тогда! Так я понимаю свой долг. И так я понимаю любовь… (‘Понимаю любовь!’ — про себя усмехнулась Женя.) Я чувствую ответственность за твою судьбу. Я спрашиваю себя: сможешь ли ты ждать? Нет, ты не должна ничем жертвовать ради меня. Пусть буду жертвовать я!.. Ты веришь мне? Должна, обязана верить! Ведь ты знаешь меня не первый день…
Да, она знала его не первый день и даже не первый год.
И всё-таки не узнавала. Не узнавала голоса (сперва ей даже казалось, что он простудился, охрип), не узнавала одежды — на нем было всё новое: широкое чёрное пальто, чёрная котиковая шапка, чёрный шарф в белый горошек — под цвет и пальто, и шапки.
‘Да весь он какой-то новый, — подумала Женя. — Вернее, незнакомый, другой…’ Неужели первые успехи (шумная защита диплома и приём в аспирантуру академии) так странно преобразили его? Испугался, что ‘навеки данный помощник’ лишь помешает карабкаться вверх?
Женя любила лёгкий хруст первого, только-только выпавшего снега. Но сейчас унылый скрип из-под его ног раздражал её. Она заметила, что на ногах у него глухие чёрные боты, и это показалось ей неприятным: молодой мужчина в ботах! Она рассеянно слушала его, но разглядывала очень внимательно и с некоторым удивлением. Почему, например, она раньше не замечала, что он сутулый?
То ли Женя отвыкла от мороза, то ли метель в этот день хотела наверстать упущенное, но только ветер больно колол щеки и слепил глаза.
Жене было трудно идти против ветра, она слабела с каждым шагом, ко всему ещё сказывались усталость и все волнения этого дня. А он говорил, говорил, говорил…
— Я опытнее тебя. Я все обдумал, взвесил, оценил. Ты не должна ждать! Некоторые воображают, что можно строить семью, не утвердив себя в обществе. Это пустая фантазия. А сейчас не время фантазеров. Пойми и поверь!.. Нужно обеими ногами крепко стоять на земле. И, ни на минуту не закрывая глаз, зорко смотреть себе под ноги, чтоб не споткнуться…
Внезапно Женя рассмеялась: она вспомнила, что Дима собирался пройти ради неё от раздевалки до спортзала как раз вверх ногами, а по карнизу намеревался разгуливать, закрыв глаза…
Она рассмеялась так неожиданно, что очередная фраза застряла у него в горле, он захлебнулся студёным ветром и долго откашливался в свой чёрный шарф с белыми горошинами.
Вспомнив о Диме, Женя вдруг перестала зябко кутаться в платок, перестала прятаться от метели…
И, не говоря ни слова, ничего не объясняя, она пошла вперёд такими стремительными шагами, словно было утро и она опаздывала на урок. Она почти бежала, подставляя лицо ветру, и уже не слышала оставшегося где-то позади скрипа глухих чёрных бот.
Литература
1. Алексин А. Г. Яблоня во дворе. Рассказы и повести. — М., Московский рабочий, 1974.
2. Левицкая Г.Н. Восьмиклассники читают повести А. Алексина / Литература в школе. — 1981. — № 5.
3. Павлова Н. Действующие лица и исполнители / Пионер. — 1974. — № 8.
4. Черкашин Г. Анатолий Алексин / Костёр. — 1979. — № 9.