Хочу в деревню

Хочу в деревню

Занятия в школе подходят к концу, и можно уже планировать свой летний отдых.

Кто-то поедет к морю, в жаркие страны, будет путешествовать, другой — в оздоровительный лагерь, в санаторий или на дачу.

Счастливы те, у кого есть возможность поехать в деревню. Здесь раздолье: можно купаться в речке, ходить в лес по грибы да ягоды, слушать птиц, бабушке помогать по хозяйству, пасти коров, гусей, собираться на вечёрки-посиделки…

Чего только не увидят из окна деревенского дома приехавшие погостить внуки — городские жители! Вот петляет тропинка, ведущая в соседний лесок. Самая привычная стёжка-дорожка. И лесок самый обыкновенный. Однако приглядимся повнимательнее! Что за чудеса! Кто ни войдёт в него, так и исчезнет.

Вошли три девочки, и нет их. Проехали двое на велосипедах и пропали. Старичок прошагал и тоже не вышел. Нет, я не страшную историю рассказываю! Не вытерпели гости: из окна скучно на всех смотреть да удивляться, тоже пошли в лесок, узнать захотелось, что это никто не выходит обратно. Заходят — а там земляники видимо-невидимо! Вот почему все здесь задерживаются!

И мы задержимся на этой страничке и почитаем о лете красном-прекрасном стихи и рассказы, короткие и длинные, весёлые и грустные — словом, разные.

Н. Внуков

***

Лето!Лето!Лето!Лето!Никаких уроков нету —Отдыхай!Всем дана команда: ‘Вольно’.Ждёт на поле мяч футбольный —Забивай!Веселятся в небе грозы.Смотрит гриб из-под берёзы —Лучше всех!И несётся над полями,Над садами, над лесами —Звонкий смех! 

Л. Насеет

Каникулы

Каникулы настали —Весёлая пора.Поехал я в деревню,Гуляю там с утра.Грибы я собираю,На речке рыб ловлю,С ребятами играюИ очень мало сплю!

В. Симонова

Каникулы

Каникулы, каникулы,—Весёлая пора!И смех и шутки слышатсяИз каждого двора.И кажется, что улицыСовсем другими стали,—Наверно, даже улицыБыть скучными устали.И солнечные улицыБегут, бегут вприпрыжку,Как озорные девочкиИ шумные мальчишки!

 

Н. Красильников

Куда покажет солнышко

Ах, какое это было чудесное утро!

Я — на летних каникулах, папа — в очередном отпуске. Мы отдыхаем в гостях у бабушки в деревне.

Каждый день уходим гулять: на речку — удить рыбу, в лес — собирать грибы…

А сегодня отправились по малину. Сколько спелой сладкой ягоды уродилось на Бобришном угоре! Местные мальчишки и девчонки так и мельтешат перед окнами: с пустыми корзинками — на угор, с полными — обратно.

— Будьте осторожнее, — наказывает бабушка. — Лесник Валерий говорил: медведь объявился в окрестностях…

И вот мы петляем тропинкой, набитой ногами «ягодников», к заветному месту. Тропинка как будто пружинит под пятками, и мне всё время хочется прыгать, петь…

Хорошее настроение ещё и оттого, что справа в зарослях вовсю свистят птицы, а слева по камушкам гремит ручей…

И солнце — лохматое, рыжее — восходит над лесом.

А вот и Бобришный угор. Здесь когда-то неподалеку в запруде жили бобры. Строили свои хатки. А потом их не стало. То ли сами ушли вверх по речке, то ли браконьеры постарались. Одно название осталось.

Мы переходим от одного куста малины к другому. Я тороплюсь рвать алые ворсистые ягоды. Складываю на дно корзинки, далеко ухожу вперёд… Папа наоборот — основательно «чистит» каждый кустик.

Вскоре корзинка моя наполняется доверху. Я оставляю её возле камня, а сам иду осмотреть открывшуюся полянку. Посредине её пенёк. Плоский такой, трухлявый.

Но что это там на пеньке? Вроде какая-то старая толстая верёвочка. Повытерлась, даже лоснится на солнце. Кто её тут оставил? Пастух?

На всякий случай я подбираю с земли сухую палочку и направляюсь к пеньку. Осторожно тычу палочкой в пенёк. И тут «верёвочка» вдруг оживает. Приподнимается над пеньком. У нее появляется головка, глаза, раздвоенный язычок… Змея?! Ну да, она самая! Зашевелилась, поднялась ещё выше. Раскачивается, громко шипит… Однако же с места не двигается.

Может быть, поэтому я и не чувствую страха? Совсем-совсем, ни капельки. И всё-таки… бросаю палочку под ноги и тихо-тихо, задом отступаю обратно.

А змея продолжает раскачиваться взад-вперёд, будто благодарит…

Я выхожу на тропинку и пулей лечу к папе.— Там, там, — машу я руками, а больше выговорить ничего не могу.— Что там? — тревожно спрашивает папа, когда я подбегаю к нему. — Медведь?! — Лицо его бледнеет.

— Змея, — отвечаю я и улыбаюсь.

Папа ничего не понимает.

— Она вовсе не страшная, пойдём, покажу, — говорю я.

…Уже поздно ночью, укладываясь спать на душистом бабушкином сеновале, мы с папой смотрим в слуховое чердачное окно на крупные летние звёзды и делимся впечатлениями прожитого дня.

— Пап, почему змея меня не покусала? — спрашиваю я.

— А зачем тебя кусать? Ты ей ничего плохого не сделал. — Отец говорит со мной серьёзно, как со взрослым.

— А почему она тогда шипела?

— Предупреждала, чтобы ты ей не мешал отдыхать. Спи, завтра пойдём за ягодами пораньше…

— Куда?

— Куда покажет солнышко, туда и мы.

Н. СладковУ костра

Ночевал я как-то с ребятами у реки. Ребята съехались на лето в деревню к своим бабушкам. Слетелись со всех сторон, давно не виделись, — было им что друг другу порассказать. И я слушал их с удовольствием. Да от комаров отмахивался.

Большая рыба

Взял я раз удочку и пошёл рыбу ловить. Вот бы, думаю, большая рыба клюнула! Уж я бы её не упустил.

Закинул удочку и сижу. Жду, когда рыба клюнет. А рыба не клюёт. Эх, думаю, мне бы только большую рыбу на берег вытянуть, а уж тут-то я бы на неё насел!

А рыбина не клюёт.

Стал я по сторонам смотреть. И вижу: уж ползёт! Сначала я испугался. Но уж не ко мне, а к воде ползёт. Тогда я ничего.

Только отплыл уж от берега, а к нему рыбина здоровенная! Давай ужа за брюхо хватать. Пропал уж…

А тут вдруг и у меня клюнуло! Я подождал немножко и потянул. Тащу, тащу, а удилище хлоп — пополам! Я за шнур. Тащил, тащил за шнур и вытянул здоровую рыбину.

Я ей сначала обрадовался, я потом испугался. Не та ли, думаю, это рыбина, что ужа проглотила? Боюсь я к ней подойти, у неё же уж в брюхе!

Так и упустил эту рыбину: а какая была большущая да мордатая! Вот такая!

Он ещё и спрашивает

Взял меня отец раз в тайгу: я так обрадовался, что места себе не нахожу! Стали мы с ним жить в избушке у лесника. Живём, живём, а отец всё не пускает меня одного в тайгу. И я убежал тайком: мне было интересно, что там, в тайге?

Вот иду и по тропинке, смотрю по сторонам. А сзади вдруг — шаги! Я подумал — отец. А это не отец. Вышел из кустов зверина: ноги ходулями, нос — валенком! Над валенком — рога, пол валенком — борода. Нагнулся и давай своим валенком мои следы нюхать. Я как заору!

А тут опять шаги — отец выходит. Я так ему обрадовался, что места себе не нахожу! Лось сразу же убежал, а отец меня спрашивает: «Испугался? Будешь теперь один в тайгу убегать?» Очень я удивился: он ещё и спрашивает! Конечно же, буду, вон как в тайге интересно!

Во какие!

Выпали из гнезда сорочата. Уж как крутились над ними старые сороки, уж как кричали, но посадить сорочат в гнездо так и не смогли. Тогда мы их поймали и принесли домой. Сперва сорочата нас боялись, но уже к вечеру обжились и забыли своих родителей. Словно их и не было!

Кормили мы их червяками, кузнечиками. булкой. Старые сороки рядом крутились, в окна заглядывали, стучали носом в стекло. Но сорочата не в окна смотрели, а в дверь: ждали, когда мы в дверь с едой войдем. И тогда так разевали красные рты,что чуть пополам не разрывались! Бились в истерике и орали. Жутко были прожорливые.

Прожили они у нас два дня — и ни разу на родителей не взглянули! Жалко нам стало старых сорок: зовут, зовут, а эти носы воротят. Словно не их те в гнезде высиживали.

Взяли мы небольшую корзинку, посадили в неё забывчивых сорочат и выставили в сад. Сороки сперва корзинки боялись, но сорочата так орали, что они ещё больше перепугались и стали скорее их кормить. Долго ещё жило в нашем саду это шумное сорочье семейство. Но вот крылья у сорочат окрепли, стали они перелетать и скоро совсем улетели в лес. А на нас даже на прощание не взглянули!

Так нам стало обидно — хоть слёзы лей! Не мы ли их от смерти спасли, поили-кормили, в корзинку сажали. А они носы в сторону — и никакого внимания. Только бы свой живот набить: во какие!

Почему сороки болтливы

Знаете почему? А я знаю. Уж поверьте мне.

Хорошо людям — у них всё по-другому. Ну станут там бабушкой или дедушкой — через полвека. И рады-радёшеньки. Позови таких только: «Бабушка! Дедушка!» И готово: уже откликаются и бегут. А у сорок так просто не получается.

У них ведь дети с первого же года жизни. Со второго — внуки, с третьего — правнуки. А сами они прадеды и прабабки. И сорочья родня кругом по всем кустам: попробуй-ка созови. Как возьмутся перекликаться — уши всем позаложит. Только и слышишь: «Пра-пра-пра! Пра-пра-пра!» Прапрапраправнуки, прапрапрапрадедушки, прапрапрапрабабушки!

Пока всех прапрапрародичей созовёшь, поневоле болтливым станешь!

 

Н. Печерский

Первая дорога

Летом бабушка и Аня поехали в деревню. Они пили деревенское молоко и дышали свежим воздухом.

Котёнок Чуф дышать свежим воздухом не хотел. Он целыми днями лежал на подоконнике и смотрел в окно.

По улице разгуливали куры и огромные коровы с острыми рогами.

За молоком бабушка ходила в самый конец деревни. Там жила чужая бабушка. У этой бабушки была белая корова с чёрным пятном на боку.

Чужая бабушка доила корову и давала молоко Аниной бабушке. Молоко было хорошее, пахло свежим лугом и цветами. Оно даже Чуфу нравилось, и он пил по два блюдечка в день: одно — утром, а другое — вечером.

Однажды бабушка ходила босиком по двору и наколола себе ногу какой-то колючкой. На пятке появился большой пузырь.

Бабушка перевязала ногу бинтом и легла на диван.

— Ужасно болит, — сказала она. — Теперь я даже не знаю, кто пойдёт за молоком. Я просто не могу двинуться с места.

— Я пойду, — сказала Аня. — Я уже один раз ходила и теперь знаю эту дорогу.

— Одной ходить нельзя, — сказала бабушка. — Там я видела чёрную собаку и бодливую корову. Я немножко полежу, а потом, может быть, сама пойду за молоком.

Бабушка положила голову на подушку и уснула. Но даже во сне она морщилась и тихо вздыхала. Наверно, больная нога болела даже во сне.

Аня посмотрела на бабушку, потом подошла к Чуфу и тихо ему сказала:

— Я теперь думаю сама пойти к чужой бабушке за молоком. Хорошо, Чуф?

Чуф молчал. Он не знал, что посоветовать Ане. Может, там в самом деле ходит злая чёрная собака?

Аня взяла бидон и сказала Чуфу:

— Ты, Чуф, лежи, а я пойду за молоком. Видишь, у бабушки нога болит.

Аня достала из шкафчика кусочек хлеба. По дороге к чужой бабушке был маленький деревянный мостик и маленькая речка. Там жили маленькие рыбки. Они очень любили, когда люди давали им хлеб.

— До свиданья, Чуф, — сказала Аня. — Ты не волнуйся, я скоро приду.

Аня шла-шла — и вдруг увидела гусей. Самый большой гусь вытянул шею, стал очень сильно шипеть и пошёл к Ане.

Аня замахнулась на гуся бидоном.

— Уходи, злой гусь, — сказала она. — Ты разве не видишь — я иду за молоком!

Гусю после этого стало стыдно. Он отошёл в сторону, лёг на траву и от стыда спрятал голову под крыло.

Аня пошла дальше. Она шла долго-долго и потом увидела злую чёрную собаку. Это была та собака, о которой говорила бабушка.

Собака стояла посреди дороги и никого не пропускала. Даже белого козлёнка, который шёл по своим делам. Аня испугалась. Она хотела бежать со всех ног, но не побежала. У собаки четыре ноги. От неё всё равно далеко не убежишь.

Собака постояла на дороге, полаяла на козлёнка, который торопился по своим делам, и пошла к Ане.

— Ты меня, собака, не кусай, — сказала Аня. — Я за молоком иду. Я тебе дам немного хлеба.

Аня вынула хлеб из кармана, переломила его на два кусочка и один кусочек дала чёрной собаке.Собака съела хлеб и посмотрела на Анин карман.

— Больше нельзя, — сказала Аня. — Это для рыбок. Приходи к нам домой. Я тебе косточку дам.

Чёрная собака всё поняла. Она ласково завиляла хвостом и пропустила Аню.

Собаки любят хорошие разговоры. Они никогда не кусают девочек, которые ходят вместо больных бабушек за молоком.

Аня прошла ещё немножко. Тут показались маленькая речка и маленький деревянный мостик. В речке плавали серебряные рыбки.

Рыбки очень обрадовались хлебу и съели его весь, до самой последней крошки. Они плавали возле мостика и сверкали на солнце, как самое настоящее серебро.

Но вот Аня пришла к чужой бабушке. Бабушка налила Ане полный бидон молока и дала ей два пирожка с вишнями — один пирожок ей, а другой — бабушке.

Аня вернулась домой. Бабушка стояла на крылечке и смотрела вдаль.

— Я очень волновалась, — сказала бабушка. — Я даже сейчас волнуюсь.

— Ты  не волнуйся, — сказала Аня. — Ведь я уже пришла.

Бабушка налила всем молока. Себе — в свою любимую чашку, Ане — в стакан, а Чуфу — в блюдечко. Все стали с удовольствием пить деревенское молоко.

И тут Аня увидела за окном чёрную собаку.

— Бабушка, — сказала Аня. — Давай скорее косточку. Ко мне пришла в гости знакомая собака.

Аня взяла косточку и пошла во двор. Бабушка смотрела в окошко, как Аня кормит чёрную собаку, и думала:

«Сегодня Аня сама прошла свою первую маленькую дорогу. Она не побоялась ни большого гуся с длинной шеей, ни собаки. Скоро она вырастет и тогда вообще не будет ничего бояться, пойдёт сама по большой-пребольшой дороге».

 

Е. Рыжая

Сашкин день

Сашка слышит, как скрипят ставни, солнце слепит глаза. Дед так будит Сашку каждое утро.

Она соскакивает с широченной кровати. Ой! Пол холодный. Сашка снова забыла об этом. Ночная рубаха длинная, путается в ногах. Сашка подбирает её, осторожно спускается с крыльца — ступеньки высокие, потом здоровается с собакой, у которой кошачье имя Барсик. Барсик виляет хвостом, Сашка собирает рубаху, делает из неё хвост и отвечает Барсику.

Деда не видно. Сашка идёт на огород и кричит:

— Дед, где ты?

Уже дошла до малинника, а дед молчит.

Перед малинником Сашка останавливается: там колючие кусты и маленькие мошки, дед называет их ласково «комашки». Тут все говорят, не как в городе.

Вздохнув, Сашка продирается через малинник, по дороге срывает ягоды. Ну, вот, всё! Только ноги поцарапаны. Подумаешь! И рубаха порвана.

Сашка рассматривает дырку. Как это бывает? То целое, а то вдруг можно палец просунуть.

Сашка не расстроена. Ругаться дед не будет. Он никогда не сердится, только спрашивает серьёзно: «Тебе не стыдно?»

Как правило, Сашке не стыдно.

За малинником вишенник. Просто вишневые деревья растут ровными рядами. Это дед их посадил. Внизу деревья выпачканы известью для того, чтобы черви не ели стволы. Почему ягоды на вишне гладкие, тёмные? Лист зелёный, вишня красная и в капельках. Зачем капельки?

Сашка тянется за вишней, становится на цыпочки, раз! В руке раздавленная мякоть, красный сок течёт по ладошке. Сок кисленький.

— Дед, а дед, найди меня, — просит Сашка.

Не отзывается. Надо опять идти через малинник, не хочется.

— Дед, иди ко мне! — как можно громче кричит Сашка.

Дед услышал. Он огромный и коричневый.

Сашкины ноги повисли в воздухе, лицом она чувствует, что дед колючий.

— Дед, что ты опять колючий? — спрашивает Сашка.

Он улыбается.

— Не смейся, я ведь не колючая, — говорит Сашка.

— Василёк мой, — отвечает дед.

У Сашки волосы, как солома, глаза синие, поэтому дед зовёт её — Василёк. Василёк — синий цветок. Он везде растёт: и на погребе, и возле сарая. Два дедовских шага — и малинник позади.

Дед подошёл к кадушке. В воде видно, как он поставил Сашку на край. Когда он моет Сашкино лицо и руки, по воде бегут маленькие игрушечные волны и Сашка будто дрожит.

Дед посадил Сашку на крыльцо, дал ей молоко в кружке с жёлтым утёнком и горбушку чёрного хлеба. Сашка жуёт, Барсик завистливо смотрит. Сашка даёт ему надкусить хлеб.

— Так нельзя, — говорит дед, бросает всю Сашкину горбушку Барсику, ей протягивает новую.

Сашкина мама сказала, когда Сашка с Барсиком ели колбасу вместе с одного куска: «Это негигиенично». Сашка поняла, что «негигиенично» — плохо, у мамы было строгое лицо.

Дед надел на Сашку сарафан, голову ей завязал белым платком. Себе на голову надел соломенную шляпу, называется «брыль». Повесил на дверь замок, и они пошли путешествовать.

Когда идёшь по траве, ногам мягко, когда — по дороге, колючие камешки впиваются в пятки. Сашка отстаёт, дед сажает её на плечо. Чудесно смотреть сверху!

Сашке хорошо жить с дедом. Мама в городе, бабушка уехала к маме. Они с дедом вдвоём живут. Дед говорит, что припеваючи. Это правда, вот и сейчас он поёт.

Раньше дед был пастух, поэтому он знает много ласковых песен. Теперь дед директор школы, самый главный в школе, и за это Сашку зовут ‘директорская внучка’.

Как дошли до речки, Сашка не заметила, она смотрела на небо. Оно ходит наоборот!     Дед, почему небо ходит наоборот?

— Каждый ходит как ему нравится, Василёк.

Возле куста дед усадил Сашку, снял брыль, серо-белые брюки, разбежался и бросился в воду. Холодные брызги летят на Сашку. Она взвизгивает, подпрыгивает. Как хочется к деду! Сашка ждёт. Она остывает. Зачем — не известно. Её ведь не варили.

Наконец дед взял Сашку в воду. Она барахтается у него в руках и хохочет. Дед тоже хохочет. Хорошо! Они идут вдоль речки к школе. Уроки ещё не начались. Все дети здороваются с дедом. Сашка гордится. Пришёл к школе Барсик. Барсик улыбается Сашке. Во дворе жарко и скучно.

Надо искать деда.

Дедова комната называется кабинет. Там диван большой, кожаный, прохладный. Сашка берёт скамеечку и забирается на диван.

Хочется спать, засыпая, она чувствует, что дед кладёт ей под голову подушку и укрывает платком. Цветные пятна медленно плывут перед глазами. Очень красиво. По¬том появляется город. Там сейчас папа и мама и высокий дом, на самом верху которого они живут.

Сашка просыпается от стука. Она протирает глаза и вдруг видит: из-под дедова стола вылезает мальчишка.

— Ты кто? — спрашивает Сашка.

— Не твоё дело! — сердится мальчишка.

— Что ты тут делаешь?

— Что надо!

— А что тебе надо?

— Отстань, приставала.

— Я не приставала, а Сашка.

— Сашка-дурундашка! — выкрикнул мальчишка.

Тогда Сашка заплакала.

— Рёва-корова, — весело сказал мальчишка.

Вошёл дед:

— Василёк, почему ты плачешь?Мальчик встал смирно и руки из карманов вынул, смотрит в окно. Сашка всхлипнула, глянула на мальчишку и сказала:

— Просто так.

— Если просто так, то перестань, — попросил дед и вытер Сашке нос.

Дед сел за стол, строго сказал мальчишке:

— Федоренко, зачем ты принёс в класс котёнка?

Федоренко молчит, опустив голову.

— Отвечай, Федоренко.

Федоренко переминается с ноги на ногу.

— Федоренко, у твоего тапка шнурок развязался, — сказала Сашка.— Федоренко, завяжи шнурок, свалишься где-нибудь, — велел дед, — и объясни мне историю с котёнком.

Тогда Федоренко заговорил тихим голосом, совсем не так, кои с Сашкой:

— А что его одного дома оставлять? Он маленький, ему страшно. Он без меня боится. Это хороший котёнок.

— Дед, не ругай Федоренко, он ведь любит котёнка, котёнок маленький, ему страшно, — быстро говорит Сашка.

— Что ж, по-вашему, надо с котёнком в школу каждый день ходить? Что же это за школа, если все сюда котят носить будут. Это не школа получится — кошачий приют.

— Что приют? — спрашивает Сашка.

— Дом, — объясняет Федоренко.

— Дед, пусть Федоренко приводит мне котёнка, пока учится? Милый дед, пусть! — Сашка просит изо всех сил.

— Хорошо! — соглашается дед.

Вдруг дверь кабинета открывается, и вбегает учительница, в белом с зелёным платье. Волосы тёмные.

— Вот, Иван Михайлович, этот Федоренко выпустил на уроке котёнка, тот замяукал, в классе смех!

— Он хороший, хороший! — закричала Сашка, спрыгнула с дивана и схватилась за брючины Федоренко.

Учительница сказала:

— Успокойся, деточка. Ах, Иван Михайлович, какая у вас прелестная внучка!

— Да,— улыбнулся дед,— Марья Гавриловна, не волнуйтесь, мы уже всё выяснили.

Учительница хотела погладить Сашку по голове, но Сашка убежала к деду. Она чувствует, что-то надо сказать деду очень важное, но трудно понять, что.

Грозно глянув на Федоренко, учительница ушла.

— Ну, и ты иди, Федоренко, котёнка завтра утром принеси ко мне домой да слушайся Марью Гавриловну.

— Ладно, — буркнул Федоренко.

— Дед, я есть хочу, — объявила Сашка.

Они идут домой обедать по-походному. Когда уселись на крыльце, дед разложил перед Сашкой красные помидоры, зелёные огурцы, холодную картошку и булку. Это обед. На третье они пойдут объедать с куста смородину. Дед возьмёт миску с водой, чтобы есть смородину мытую, иначе «негигиенично».

И снова верхом на дедовом плече Сашка едет в школу.

Сашка учит:

— Дед, тебе надо немножко заржать, ты же конь.

— Дома вечером, Василёк. Сейчас некрасиво ржать, вокруг люди.

— Разве некрасиво быть конём?

— Конём красиво быть дома.

Сашка согласилась потому, что увидела Федоренко и ей некогда было уточнять, где лучше быть конём. Она слезает с деда и бежит к Федоренко посмотреть на котёнка у него в руках. Котёнок пушистый, и возле глазок не ресницы, а смешная шёрстка. Федоренко лезет в карман, достаёт две сливы, протягивает Сашке.

— А тебе? — спрашивает она.

— Я ел. Пока! Завтра приду.

Стемнело. Сашка обняла деда за шею и слушает, как он поёт. Дед поёт о красивой девушке.

— Дед, я тоже буду красивой девушкой? — спрашивает Сашка.

— Обязательно. Главное — будь умной и невредной.

— Дед, как быть умной?

— Книжки читать, нос не задирать. Вот ты вчера перед соседским Вовкой хвасталась, что всё про собак знаешь. Было неприятно слушать.

— Дед, спусти меня на землю, раз неприятно.

— Нет. Земля стала холодной, у тебя будет насморк.

— Дед, как это невредной?

— Невредной, Василёк? Если тебе обидно, не надо это запоминать.

— Что ж, если Вовка дал мне по шее, так я чтоб забыла? Да я ему в кубики муравьев напущу. Во узнает дрозда!

— Очень плохо. И ещё не говори так. Дрозд — птица, а не ругательство.

Дед берёт таз с водой, которая нагрелась на солнце. Сашка, повизгивая от удовольствия, полощется. Потом дед трёт её лохматой мочалкой. Щекотно. Полотенце большое. Ночная рубашка не рваная.

— Дед, ты зашил?

— Это другая.

Он закутывает Сашку в розовое одеяло, даёт ей яблоко. Сашка ест яблоко и смотрит, как дед стелет постель. Дед усаживается на крыльце с Сашкой на коленях.

— Ну что тебе сегодня больше всего понравилось?

— Что небо ходит наоборот и Федоренко. Дед, купи мне красное платье, я сразу стану красная девица.

— Ладно, но ты постараешься поумнеть?

— Нет.

— Почему?

— Мне и так очень хорошо.

— Расти скорее, Василёк. О чём только мы не поговорим!

Сашка совсем собралась спать, но тут вспомнила, что не сказала ещё самого главного.

— Дед, — позвала она. — Дед, я тебя люблю.

 

В. Бахревский

Цветочные реки

Ванюша со сна первым делом к окошку бежит. Что там, на дворе?

— Ну как, пожаловало?

Бабушка поглядит на серое небо, на закапанное слёзками стекло и вздохнёт:

— Нет, Ванюша! Задержалось нынче лето. Подождать придётся.

И вот однажды проснулся Ванюша, а комната — золотой терем. Тут уж и спрашивать не надо.

С порога как в парное молоко окунулся. Солнечный зайчик — прыг ему на нос и сидит, словно у себя дома.

Пошёл Ванюша сам не зная куда. В гости к лету, куда же ещё?

За околицей — луг. От ромашек белый, светлый. Словно сама прохлада тут живёт-поживает.

Ванюша постоял-постоял, да и окунулся с головою в ромашки. А потом дальше побежал, через березняк.

Среди рощи поляна. Медвяная, алая.

Развеселилось сердце у Ванюши. Нырнул в цветы, а там, внизу-то, — жуки, букашки… Все в новом, наряды богатые! Видно, ярмарка здесь у травяного народца.

Обошёл Ванюша поляну стороной, чтоб кого не задавить ненароком, и — дальше.

Ветер на вершинах серебряный. Шумит, как большая река, — столько листвы народилось!

А за деревьями, в просветах, уже не полянка и не луг — простор. Вышел Ванюша из лесу, да и ахнул. Простор от края до края в цвету. Цветы синие, как небо, золотые — в искрах солнца, розовые, нежные, не то что тронуть, поглядеть подольше, и то боязно — не навредить бы этакой красоте!

Окунулся Ванюша в цветочную реку и скорее к бабушке. Догадка в нём шевельнулась. Преудивительная!

— Бабушка, я нынче в трёх цветочных реках выкупался. В белой, в алой и… в яхонтовой! Может, и не в яхонтовой, но там цветов — со всего света. Вот и скажи, кем же я теперь вырасту? Может, богатырём?

— Может, и богатырём… Но сдаётся мне, быть тебе — поэтом.

— А кто они, поэты? — спрашивает Ванюша.

— Да кто ж — Пушкин! Вот кто.

Вот оно, купанье-то какое!

Ах, лето, лето! Недаром всяк его ждёт и на него надеется. Лето — вершина жизни.

 

В. Баныкин

Вежливые кулички 

Прошлым летом я жил на Усе. Есть такая речушка у меня на родине в Жигулях. По мне, скажу вам, места эти лучше всякого Крыма.

Вода в Усе тепла и прозрачна. Белые лесочки будто просеяны сквозь сито. По обоим берегам лесистые великаны. Гора с горой спорит: кто выше, кто краше?

Под выходной ко мне в гости из Ставрополя приплывал на моторке приятель, инженер-химик. Частенько с приятелем увязывался его десятилетний сын Ванюшка.

Я всегда радовался приезду Ванюшки. Этот смышлёный малец был на все руки мастер.

Надо разжечь костёр в непогодицу — попросите Ванюшку. Захотели молочка — Ванюшка мигом сбегает с бидоном в соседнее село и принесёт непременно утреннее, да такое холодное — пьёшь, пьёшь, и ещё пить хочется.

И рыбачил Ванюшка всегда удачливее нас, взрослых. За какой-то там час мог натаскать на удочку с блесной килограмма два щурят. Знал малец и ягодные места в горах.

— Дядя Витя, а куда корзиночка у вас запропастилась? — спросит Ванюшка, накупавшись в Усе до гусиных мурашек.

Отыщу я плетушку. Схватит её Ванюшка — лёгкую, узорчатую, подкинет раз-другой выше головы с залихватским чубом, крикнет отцу:

— Пап, я по ягоды!

К обеду наш непоседа вернётся с полной плетушкой душистой земляники.

Однажды в ночь на воскресенье я проснулся от яростного гула. Не сразу догадался, что гудели полотнища палатки под напором ливня.

«Эх ты, и откуда он взялся? — подумал я. — Когда ложились, на небе звёзды перемигивались».

Приподнявшись, просунул руку за спину Ванюшки, любившего спать у самой стенки. Нет, вода не подтекала ему под бок. Укрыв мальца понадёжнее байковым одеялом, я скоро опять заснул.

А на рассвете меня разбудил Ванюшка.

— Дядя Витя, — шептал он мне в самое ухо. — Проснитесь, солнышко восходит.

— Солнышко? — недоверчиво переспросил я, не открывая глаз.

— Ага, солнышко! Да вы поднимитесь-ка… Я вам сейчас что-то покажу.

Я осторожненько подполз к выходу из палатки и посмотрел в щёлку между тяжёлыми, набрякшими сыростью брезентовыми полотнищами.

Небо было чистое, прозрачное, без единого пятнышка. Из-за старого бора медленно поднималось огромное солнце.

В двадцати шагах от палатки багровела Уса. На стрежне она курилась тёплым парком. А по прибитой ночным ливнем береговой полоске проворно бегали, быстро-быстро перебирая тонкими ножками, кулички. Ленивая волна, набегая на берег, думалось, вот-вот их смоет.

— Потешные они! — шептал Ванюшка у меня за спиной. — Видите, как кулички кланяются?

Пригляделся я, и точно: чуть ли не на каждом шагу кулички отвешивали кому-то низкие поклоны.— До чего же вежливые, верно, дядя Витя? — не унимался Ванюшка. — Это они солнышку кланяются, с ним здороваются.

Похоже, правду говорил догадливый Ванюшка. Солнцу кланялись вежливые кулички. Его, великое наше светило, поздравляли с добрым утром.

 

Повесть В. Баныкина ‘Валеркин календарь’

 

А. Шишов

Прятки

На усадьбе за нашим двором растут яблони, вишня, черёмуха. Володя и его младшая сестрёнка Ляля очень любят здесь играть в прятки. А с ними тут как тут бабушка Федосья, подобрав фартук, пропалывает грядки.

Жарко сегодня с утра, а в полдень тем более: бабуся спустила с головы платок — припотела. Уйти бы в тень, а то и в дом, да вот внучата за её приглядом. За Володей можно и не глядеть, он уже большой, а Лялю не выпускай из виду: каждый её может обидеть.

— Далеко не убегайте, — наказывает им бабушка.

— Ладно, мы здесь…

Прятки — затейливая игра. Шутки да потешки… А за это время сумей спрятаться, чтобы тебя поискали. Лялю легко найти. В сереньком платьице она затаится где-нибудь под кустом вишни и тоненьким голоском крикнет:

— Пора…

Володя хитёр, смекалист, услышит, откуда сестрёнка крикнула, а то ещё одним глазом и подглядит. Побежит и сразу найдёт.

Опять Ляле водить.

Ляля честная в игре: закроет ладонями глаза плотно-плотно, без единой щёлочки, и ждёт, когда Володя схоронится и крикнет «пора».

Ляля обрадуется, побежит туда, откуда крикнет брат, а там его уже нет Он успел перебежать на другое место и так спрятался, словно провалился сквозь землю.

— Да где же ты, Володя? Где?

Володя, конечно, не отзывается.

Ищет, ищет его девочка. Бабушка видит, игра у них неравная: Володя заводил Лялю. Она вся уже красная, сердится, чуть не плачет. Бабушке жаль внучку. Как бы ей помочь? Если указать, куда Володя спрятался, — Ляля не любит этого, обидится, да и она сама того не знает, где Володя мог так укрыться.

Тогда бабушка Федосья громко говорит:

— Чья эта рыжая собака тут бегает?

Володя развалил копнушку сена и вмиг выскочил из-под неё:

— Где рыжая собака? Где?

— А кто её знает где! Убежала, — опять говорит про себя бабушка, вытряхивая из фартука сорную траву.

Володя себя обнаружил. Ляля его поймала, держит за рубашку, торжествует. Теперь ему водить. От радости она прыгает, но радуется недолго. Спряталась Ляля за ту же копнушку сена, и Володя сразу указал:

— Чего же искать, вот она!

И снова Ляле водить, какая досада!.. Бабушка терпит, долго терпит: где Володя? Нет Володи! Надо помогать внучке:

— Ляля, на-ка тебе конфетку, — говорит она.

Володя проворно спрыгивает с яблони:

— Бабушка, а мне?

Только он спрыгнул, а Ляля цап-царап его, нашла! Поймала!

Хорошо Ляле играть, когда бабушка с ней рядом.

 

С. Косов

Где вода родится

Добрались Дуняшка с Таней в лес по ягоды.

Обулись в сандалии, взяли корзиночки, по горбушке хлеба. Запасливая Таня налила воды в бутылочку.

Воду они выпили ещё до леса, когда переходили жаркое поле.

— В лесу мы наедимся ягод, так что и пить не захочется, — утешала Дуняшка Таню.

По лесу они долго бродили. Ушли далеко. Забрели, где никогда раньше не были. Высокие деревья пошумливали вершинами, а между ними — душистые поляны. Ягод в траве — хоть лопатой греби. И одна ягода лучше другой. Глаза разбегаются, не знаешь, какую рвать.

Дуняшка с Таней напустились на ягоды: и в рот кладут и в корзиночки. Сойдутся вместе, посмотрят, каких ягод набрали, и покажется, что самые спелые, самые сладкие в траве остались. Присядут под дерево в тенёк, съедят из корзиночек и снова разойдутся по полянкам.

— Ау, Дуняшка! — окликает из-за кустов Таня.

— Ау! — отвечает Дуняшка.

— У меня уже полная.

— И у меня полная.

Наелись они ягод, съели свои краюшки и пить захотели. Таня начала бранить Дуняшку.

— Зачем ты всю воду из бутылки выпила?

— А ты сама не пила?

— Ты сказала: ягод наедимся — пить не захочется. А пить всё равно хочется.

— Потерпи. Вон каких ягод набрала, лучше моих.

— Домой хочу. У нас Славка заболел, ягод надо ему отнести.

Повернули домой.

Солнце уже за обед перевалило. Жара установилась. Деревья перестали вершинами шевелить. Птицы под ветви попрятались. Тишина, немота в лесу. Только бабочки летают.

Шли, шли Дуняшка с Таней и дошли до глубокого оврага. Везде тихо, а в овраге кто-то лепечет, гурлюкает, как ребёнок.

— Там кто-то есть, — шепнула Дуняшка.

Таня вся съёжилась от страха.

— Кто это? Волки?

— Нет. Волки воют.

— Ну лиса!

— Какая ты, Танька! То пить хочешь, то волков боишься. Одно наказанье. Хоть в лес с тобой не ходи.— Тогда заяц, — пробовала догадаться Таня.

Зайца Дуняшка не забоялась. Бедный заяц всегда плачет. Сколько сказок слыхала — зайчика всегда обижают.

Дуняшка полезла сквозь кусты в овраг. Через малое время машет оттуда рукой.

— Иди сюда! Чего тут есть! Тут вода родится!

И Таня полезла в овраг.

Течёт в речке вода — это Дуняшка и Таня знают, в ней купаются. А откуда она берётся — никто не говорил, видно, не знают. Опускают вёдра в колодец — там тоже вода. Эта вода в земле, в темноте живёт. Но то, что в овраге было, — такого чуда Дуняшка с Таней в своей жизни не видели. Тут вода сама из земли пришла. Родилась она под густым ольховым кустом, под высокими травами. В земле круглая яма как большая чашка. Со дна этой чашки поднимается буграми, бурлит, клокочет новая вода. Играет на дне белыми камешками, переплёскивается через край чашки, с гулкой песенкой мчится ручейком по дну оврага.

— А она настоящая, эта вода-то? — засомневалась Таня.

И Дуняшку оторопь взяла. В самом деле, настоящая ли? Сунула она пальцы в воду — холодная. А Таня побоялась.

Невдалеке опустилась к ручейку пёстрая птичка и закивала головой — пить начала.

— Всегда ты меня, Танька, пугаешь. Вон птичка-то пьёт.

Зачерпнула Дуняшка воды пригоршнями и напилась. Не утерпела и Таня. Напились, умылись, посидели ещё возле воды, надышались её прохладой.

— А может быть, это живая вода, — сказала Таня, — попьёшь, и никакая хворь не возьмёт.

И она набрала воды в бутылочку.

Дома Дуняшка рассказала, где они с Таней были, как ягоды рвали, какую воду нашли.

Брат Серёжа слушал, слушал, а потом точно определил:

— Это вы на Красных полянах были. Знаем. Далеко. А вода в овраге Тимофеев ключ называется.

 

М. Пришвин

По малину

Дорожка вошла в хвойный лес, и там ёлки её засыпали хвоей, чтобы, как всегда это делают ёлки, не дать под своим пологом вырастать траве, чтоб защищать от испарения драгоценную влагу. Однако низовой ветер, продувая временами даже и ельник, с горбинки сдувал сухие хвоинки в колеи. Вот почему на горбинке между серо-бурыми колеями вырос зелёный мох, а куда проникали лучи — даже и маленькая травка, спутник человека — подорожник.

Дети шли по мягким, засыпанным хвоей колеям. Навстречу им по горбинке шустро и довольно быстро бежал ёжик. Далеко завидев серый колобок, бегущий им навстречу, дети остановились, замерли. Ёжик выставил вперед свою чёрную старческую мордочку и пробежал между ними, как между двумя невысокими ёлками. После этой встречи Зина сказала шёпотом:

— Вася, давай молчать на ходу.

Вася сразу понял, зачем Зина просила молчать, и ответил:

— Только тоже и тихо надо ступать. Гляди под ноги и не спотыкайся о корни.

И правда, корни ёлок очень часто пересекали дорожку, временами встречались, завязывались между собой узелком, схватывались, перекидывались, сворачивали, распространялись жилками на поверхности. Был даже случай, когда корень, встретив камень, ополз его, а потом, может быть, лось или олень, пробегая, выбил камень, и корень остался на дорожке петлей. Завидев петлю впереди, Зина через дорожку тронула Васю и пальцем указала на петлю. Вася кивнул головой и открыл было рот, но Зина ему на свой рот пальцем указала, и он промолчал. Так само собой сложился между ними строгий закон: не болтать в лесу и объясняться между собой только шёпотом или знаками.

Было так, что у самой дорожки стояла ёлка на пяти ногах. Годами, десятками лет сыпалась хвоя и мелкие сучки между ногами-корнями, всякая труха, и так мало-помалу все это: хвоя, сучки, труха заделали промежутки между корнями, и вокруг елки сделался холмик. Дождевая вода, стекая по стволу на холмик, конечно, искала себе легкого пути, но тут недалеко по соседству была глубокая яма. Наверно, давным-давно дерево тут росло и было вывернуто с корнем. След этого давно сопревшего дерева и сейчас был виден и отмечался на зеленом мху и брусничнике весёлыми метёлочками сладких злаков. Так, с холмика стекала вода в эту яму, а просвет в пологе пропускал солнечные лучи, и в этой яме выросла малина.

Глухариная мать сама заставила обратить внимание на себя. Она старалась перед выходом из леса стать незаметной, сгорбилась, на низких ногах вышла на дорожку и, завидев людей, крикнула своим детям:

— Кок!

Дети ответили из лесу:

— Пик-пик-пик!

И там замерли, дожидаясь разрешающего нового сигнала.

Вася и Зина зорким глазом заметили сгорбленную фигуру, остановились и тоже замерли. Теперь оставалось терпеть глухарке, терпеть детям её в лесу, и детям человеческим особенно надо было ждать и терпеть. Только сила терпения была на стороне детей человеческих: они-то ведь знали и видели глухарку, а глухарка сомневалась, свои ли это лесные, здешние два медвежонка стоят, две ли обломленные елки или два небольших опасных человечка. Выдержав некоторое время, она медленно стала вытягивать вверх шею и голову, стала подниматься, расти и расти. Это смешное вытягивание и куриное оглядывание чуть не погубило все дело: Вася чуть-чуть не фыркнул. Когда глухарка уверилась, что перед нею два неподвижных чурака, она кокнула своим детям:

— Кок-кок-кок! — и пошла хозяйственно, как большая курица, поперек дорожки к яме с малиной.

— Пик-пик-пик! — ответили дети, вышли все восемь на дорожку и направились к яме за матерью.

На моховом мягком краю ямы мать вся вытянулась, чтобы достать ягодку малины, и, поняв, что сверху достать невозможно, прыгнула в яму. Там, наверно, ей повезло, и, созывая детей, она оттуда закокотала длинным кокотанием. Тогда все её дети прыгнули в яму, а человеческие дети, улыбаясь друг другу, с горящими глазами на четвереньках поползли к яме. И когда весь выводок с кокотанием, и пиканьем, и хлопаньем крыльев вылетел из ямы, дети человеческие со смехом спустились на место глухарей и собрали себе в рот все спелые ягодки.

 

Биография Михаила Пришвина

 

Л. Письменная

Петух Зелёное Колесо

Знаете ли вы наше село? Издалека оно будто роща: из-за садов хат не видать, на краю села речка неугомонная на камнях пеной закипает, а солнце в небе светит так щедро и весело, что смеяться хочется.

Когда же небо закрывают тучи, так и глядите: под каждой тучкой весною — куст роз, осенью — куст георгин расцветает. Если видели такое, то знайте: это оно и есть, наше село.

Если же знаете наше село, то непременно должны знать и бабушку Евдокию, потому что есть у неё такой петух, какого не только в селе, а и во всём мире не сыщешь. Ну и петух! Гребешок — роскошная корона, словно из красного коралла вырезан, глаза из настоящего золота, шея, как жёлтый шёлк, блестит, а хвост!.. Колесо! Тёмно-зелёное, блестящее колесо, переливается на солнце всеми цветами радуги, и носит свой хвост петух так гордо, что глянешь на него и скажешь: нет, равного ему во всём мире не найти!

Его так и прозвали — Зелёное Колесо. Зелёное Колесо знал себе цену. Что знал, то знал! Потому что и голос у него был, словно медная труба, на зависть всем другим петухам. Он всегда первым заводил своё «кукареку», золотоокий трубач, и уже потом подхватывали пение все петухи на селе, один за другим. Потому что каждый порядочный петух знает свой черёд и не лезет вперед. Если же какой-нибудь молоденький и неопытный петушок запевал раньше, то получал за это, неслух, хорошую трёпку от старшего и более умного: первым должен был запевать только Зелёное Колесо, самый лучший петух на селе, а быть может, и во всём мире.

Ночевал Зелёное Колесо в курятнике на высокой жердочке, которую приладила для него бабуся Евдокия. Перед тем, как в надлежащее время загреметь своим медным голосом, он широко расправлял крылья, так широко, словно хотел взлететь в неведомую высоту, размашисто хлопал себя по бокам и так громко пел, что эхо раскатывалось по всему селу и воздух прямо-таки звенел. С первым лучом выводил Зелёное Колесо из курятника всю свою белую, рыжую и пёструю родню. Утреннее солнце жмурилось, глядя на красавца-петуха.

Даже из других сёл люди приходили полюбоваться Зелёным Колесом и просили бабушку Евдокию продать его. «Что хотите берите — не пожалеем!» Но бабушка Евдокия ни на какие уговоры не соглашалась, — ей веселее жилось, когда она видела, как Зелёное Колесо взлетает на забор, весь блестящий, позолоченный солнцем, когда слышала, как звенит воздух и эхом раскатывается по селу его пение. Нет. утеху свою никогда не следует продавать!

Бабушкин хата просторная, но жила она теперь в ней одна-одинёшенька. Дети повырастали, поразъехались по белу свету.

И когда приехал к ней в гости её младший любимый сын, да ещё не один, а с дочкой Иринкой, пришёл в бабушкину хату большой и радостный праздник. Накормила бабушка гостей дорогих вкусным обедом, а после обеда вышли все во двор и уселись кто где. Кто на крыльце, кто на завалинке, а кто просто на траве, в холодке под ветвистой грушей. Сидели себе, толковали о том, что теперь на свете белом делается.

Вдруг бабушкина внучка, маленькая Иринка, захлопала в ладоши, закричала удивлённо и радостно:

— Ой, кто это? Ой, посмотрите! Ой-ой-ой!..

А это из-за хаты не спеша вышел петух Зелёное Колесо, а за ним его родичи: белые, рыжие и пёстрые. Иринка на миг даже глаза зажмурила, потому что Зелёное Колесо был такой блестящий, пышный, сверкал всеми цветами радуги. Ведь девочка всю-то жизнь свою жила в большом городе и сроду не видала живого петуха, да ещё такого!

Петух Зелёное Колесо снисходительно взглянул на неё золотым глазом, повернул голову, глянул другим, затем взлетел на забор, гордо выпятил шёлковую грудь, и его зелёные, изогнутые колесом, перья хвоста засверкали зелёными искрами.

— Ого, — удивился Иринкин папа, — где это вы, мама, такого орла нашли? Да не орла, настоящую жар-птицу?

— У него отец орёл, а мама жар-птица! Правда же, бабушка! — сказала Иринка.

— Может, и правда, — улыбнулась бабушка Евдокия. — Да погоди, не то ещё будет.

Зелёное Колесо, конечно, видел, что на него все смотрят, все им любуются. Поэтому он как можно лучше вздыбил красную свою корону и как можно шире расправил крылья.

— Ой… полетит… Бабушка, он полетит?

— Не полетит, детка, а запоёт. Да это одно и то же, — ответила бабушка Евдокия.

Она была мудрая, Иринкина бабушка, потому что долго жила на свете и многое понимала.

Зелёное Колесо похлопал себя крыльями несколько раз и так запел, что у Иринки от удивления дух перехватило. А когда затрубил ещё раз, Иринке показалось, что Зелёное Колесо полетел ввысь, а за ним вслед и она.

Но Иринкин лапа как-то странно взглянул на петуха и помрачнел.

— Это что же… он и ночью будет так грубить?

— А как же! Это же самый лучший трубач во всём селе.

Иринкин отец больше ничего не сказал, только тяжело вздохнул.

Прокричав свое «кукареку», Зелёное Колесо слетел с забора и повёл куриную родню к дровяному сараю, на солнышко.

Утром Иринка проснулась оттого, что звенел воздух. Она не могла понять, что случилось. Девочка выбежала из хаты и замерла на крыльце: такого она ещё никогда не видела. Трава во дворе, осыпанная росой, сверкала, как новогодняя ёлка, и в каждой росинке отражалось солнце. Настоящее же солнце — большое и румяное — выглядывало из-за ветвистой груши и лукаво подмигивало девочке. На огороде высокие расцветшие подсолнухи поворачивали навстречу солнцу жёлтые головы. А воздух уже не звенел.

На крыльце сидел нахмуренный отец.

— Папка, ты слышал, как звенело? Что-то так звенело-звенело!

— Ещё бы не слыхать! Всю ночь просыпался от этого звона, вконец измучился. Хотел, было, с недельку здесь отдохнуть, а теперь — что делать, не знаю.

Иринка ночью ничего не слыхала, сон у девочки крепкий. Но папа… Грустный, невесёлый сидит, не видит даже, какое необыкновенное утро, как сверкают росинки на траве.

Из-за хаты гордо вышел петух Зелёное Колесо и с ним его белая, рыжая и пёстрая семья. Петух глянул золотым глазом на Иринку, взлетел на забор, дал минуту полюбоваться собою, а потом широко взмахнул крыльями…

— Ку-ка-ре-ку!!!

И снова так зазвенел воздух, что даже роса с травы посыпалась, а папа обхватил руками голову.

— Ох!… Такое мне не выдержать. Боюсь, придётся возвращаться домой.

Иринка загрустила, потому что ей ещё не хотелось домой, ведь у бабушки Евдокии было так хорошо! А как огорчилась бабушка Евдокия, как огорчилась! Так давно ожидала к себе любимого сына с внучкой, насилу дождалась, и — на тебе: сын хочет возвращаться домой, потому что не может спать.

А спать ему не давал голосистый трубач, петух-красавец.

— Может, ты как-нибудь привыкнешь? — уговаривала сына старушка. — Я же вот привыкла, мне бы даже и не спалось без его пения.

— Мне пришлось бы привыкать десять лет, и то я не уверен, что мог бы заснуть. Нет, всё же придётся ехать домой.

Бабушка даже заплакала, а под вечер отнесла своего петуха на другой край села, к родственникам.

Но Зелёное Колесо беспорядка не любил. Дёрнул хозяйского петуха за гребень и — скок-поскок, скок-поскок — оказался в своём мире. А так как курятник бабушка заперла, то примостился ночевать Зелёное колесо на заборе, как раз под окном той комнаты, где стояла отцовская кровать. И снова рано поутру проснулась Иринка оттого, что звенел воздух, только ещё сильнее, ещё звонче, чем в прошлое утро. А её горемычный отец снова всю ночь глаз не сомкнул. Узнали об этом люди, стали бабушке Евдокии говорить: «Теперь, сами видите, придётся вам петуха продавать». Но бабушке Евдокии разлучаться с Зелёным Колесом всё равно, что радость из дому выгонять… Да что поделаешь? Видно, и вправду, придётся его куда-то в другое село продать.

— Нет! — сказал Иринкин папа. — Не продавайте, мама, Зелёное Колесо, ни за что не продавайте! Я всё же попробую привыкнуть, а если и не посплю ещё несколько ночей, тоже не беда, как-то устроится.

Задумалась бабушка Евдокия. Долго думала.

— Будешь спать, сынок, — наконец сказала она.

На третье утро Иринка проснулась поздно — не звенел воздух. А отец Иринки ещё позже проснулся — отсыпался.

Проснулся, вышел во двор, оглянулся, прислушался…

— Мама, — зовёт, — а где же Зелёное Колесо? Куда вы его девали?

Но бабушки Евдокии не было дома — на пасеку за мёдом для гостей своих дорогих поплелась.

Тут Иринка из хаты выбежала. Трава от росы уже не искрится, высохла роса, и хоть солнце светит, да словно уже не так, как вчера, и жёлтые подсолнухи от ветра клонятся, будто укоризненно головами качают. И вокруг тихо-тихо, не звенит воздух.

— Папа, — закричала Иринка, и глаза её округлились от страха. — Может, Зелёного Колеса уже нет на свете? Папочка, где же он? Почему не поёт?

— Ну что за глупости мелешь! — рассердился отец, но сам испугался. В самом деле, кто его знает, почему вдруг перестал петь петух Зелёное Колесо. А тут ещё соседка через забор заглянула во двор, спрашивает, удивляясь, куда делся бабушкин петух, потому что ночью все петухи на селе не в лад голосили, не дождавшись пения своего лучшего трубача. Неужели бабушка Евдокия зарезала его на жаркое?

— Быть такого не может, — сказал отец и подался с Иринкой искать Зелёное Колесо. Обошли весь двор, заглянули в курятник, за сарай, на огород… И вот в тени, под кустами красной смородины, нашли они своего петуха среди озабоченной родни — белой, рыжей и пёстрой. Он был живой-живёхонький, только странный какой-то. Не поднимал вверх голову с красной короной, не выпячивал шёлковую грудь, не размахивал зелёными лентами своего чудесною хвоста-колеса и ни на кого не глядел золотыми глазами — стыдился.

— Папка, что это с Зелёным Колесом? Кто его погасил?

Взрослый человек спросил бы иначе: «Почему он такой грустный?», «Отчего он стыдится?» Или ещё как-нибудь, но Иринка спросила так, как спросилось. Она же была ещё маленькая. В то время как раз вернулась бабушка Евдокия с мёдом, и Иринкин папа бросился к ней.

— Мама, что вы с петухом сделали? Почему он такой?

— Выспался, сынок?

— Выспался. Да что с вашим петухом? Он сам не свой.

Тогда бабушка Евдокия повела своего сына с Иринкой к курятнику и указала на небольшой сундучок.

— Сегодня Зелёное Колесо ночевал в этом сундучке. А чтоб не задохнулся, я с крышки одну доску сорвала.

— Ну и что с того? А почему же он не пел, бабушка?

— А потому, что расправить крыльев не мог. Поняла, внученька?

 

В. Козлов

Куда улетают ласточки

ДЕДУШКА И КОЛЯ

Проснулся Коля, протёр кулаками глаза и, спустив ноги с кровати, тонким голосом позвал:

— Мам!

Молчание. Обычно мама прибегала в комнату и помогала одеваться. Коля еще громче позвал — куда она запропастилась? А когда дверь отворилась, увидел дедушку. В синей рубахе, выпущенной поверх зелёных штанов, борода аккуратно причёсана.

— Звал меня? — спросил дедушка.

И Коля вспомнил, что он не дома. И стены здесь совсем другие, и нет в углу большой картонной коробки с его любимыми игрушками. Всё здесь чужое и незнакомое. И сколько ни зови маму, она не придёт.

— Никого я не звал, — сказал Коля.

— Гм, — хмыкнул дедушка, — значит, померещилось…

— Это я, наверное, во сне…

— Долгонько же ты, милок, спишь, — сказал дедушка. — Солнышко в пятки давно уперлось.

Коля поглядел на ноги: никакого солнышка в пятках не было. Умывшись и старательно почистив зубы — утром он всегда их чистил, а вот вечером забывал, — Коля уселся за большой чистый и пустой, как футбольное поле, стол и, поглядев на дедушку чистыми голубыми глазами, сказал:

— Завтракать давай!

— Давай, — согласился дедушка и уселся на табуретку. И тоже поглядел на внука немного выцветшими серыми глазами. Так они сидели минут пять. Никто завтрак на стол не подавал. Не дымилась на нём жареная картошка на сковородке — Коля её очень любил, — не белели на тарелке яички всмятку, не пускал пар в потолок пузатый самовар.

— Где же завтрак? — удивился Коля.

— Завтрак, он во дворе гуляет, — сказал дедушка.

— Во дворе? — удивился Коля и, вытянув шею, поглядел в окно: во дворе гуляли куры и большой белый петух, а завтрака что-то не видно…

— Что же мы будем делать?

— Надо полагать, завтрак, — сказал дедушка, поднимаясь из-за стола. — Я буду печку затоплять, а ты достань воды из колодца, картошки начисти, возьми в сарае из гнезда три яичка.

— Я… я лучше тут подожду.

И дедушка снова уселся за стол и положил на клеёнку большие морщинистые руки.

— Ну, тогда давай вдвоем ждать, — сказал он. — Может быть, завтрак сам пожалует к нам на стол?

— У него же ног нет, — возразил Коля. — Затопляй печь, а я уж, ладно, пойду за водой.

Никогда ещё завтрак не казался Коле таким вкусным, как в это первое утро в деревне. Коля не только съел всё, что ему в тарелку положили, но ещё и сковородку из-под яичницы вычистил хлебом до блеска.

Скоро Коля научился утром вставать вместе с дедушкой, готовить завтрак, мыть посуду, чистить картошку, причем не кромсать ножом, как это он в первые дни делал. а аккуратно срезать тонкую кожуру. Бывало, дома, в городе, мама вывалит ведро с кухонными отходами в мусоропровод, и дело с концом, а теперь все овощные очистки и горелые корки, которые дедушка не мог разжевать, складывали в ведро. Коля относил полное ведро соседке тёте Маше, у которой была корова. За это соседка наливала ему целый горшок парного молока.

Просыпаясь вместе с дедушкой, Коля видел, как над сосновым бором медленно поднимается солнце. По утрам оно бывает большое и красное, а облака напоминают огромные корзины, доверху наполненные жёлтым огнём. После завтрака можно сбегать на речку. В речке водятся щурята. Утром они всегда стоят у самого берега.

Стоит щурёнок на одном месте и не шевелится. Совсем близко подойдешь к нему — бульк! — и немного отойдет. И кажется Коле, что щурёнок улыбается своим длинным ртом, радуется, что обманул.

Иногда Коля вспоминал город, маму, своего приятеля Лёню Курочкина, и тогда ему становилось грустно. Впрочем, долго грустить Коля не мог.

Днём и ночью шумел за околицей сосновый бор. Сосны и ели вблизи оказались огромными и высокими. Даже если задерёшь голову, все равно макушку не увидишь. А под ногами полно жёлтых иголок и сухих растоптанных шишек. Если такую шишку швырнешь подальше, то слышно, как она в воздухе свистит. В лесу много разных птиц, они не переставая разговаривают между собой, но Коля почему-то ни одной из них так и не увидел.

Зато он увидел высоченную коричневую кучу, сделанную из сухих сосновых иголок и тоненьких сучков. По куче бегали большие рыжие муравьи.

— Дедушка, гляди, что я нашел! — обрадовался Коля и, схватив кривой сук, воткнул в кучу. Муравьи засуетились, забегали вверх-вниз. Некоторые из них, обхватив передними лапками продолговатые белые яйца, потащили их куда-то.

— Надо же, палку кусают! — удивился Коля, наблюдая за ошалевшими муравьями.

Дед присел на корточки рядом с внуком. Один муравей вскарабкался на его сапог и пополз по голенищу. Дед осторожно снял его двумя жёлтыми пальцами и бросил в муравейник.

— У этого народца нынче большая беда, — сказал он.

— Беда? — удивился Коля. — Какая ещё беда?

— Жили себе муравьишки тихо-мирно, никому вреда не приносили. С рассвета до захода солнышка трудились на благо своего общего дома: таскали сучки да иголки, припасали на долгую вьюжную зиму еду впрок. Уничтожали разных лесных вредителей: букашек да таракашек. Жили муравьишки, не тужили. И вдруг — на тебе: чистое землетрясение! Дом их расковыряли. Погляди, как они торопятся. Наскакивают друг на дружку, ощупывают усиками — не враг ли? — и снова разбегаются. Тревога! Солдаты выстраиваются в колонны, чтобы насмерть сразиться с супостатом… Врагом, значит!

— А где же враг? — спросил Коля, не спуская глаз с муравьев.

— А как ты думаешь?

Коля поднялся и, заметив узкую муравьиную дорожку, перешагнул через неё.

— Чего на них смотреть? — сказал он. — Пошли.

На обратном пути домой они увидели ежа. Коля сразу узнал его по картинкам из книжек. Весь утыканный темно-жёлтыми иголками, ёж покатился в папоротник. Узкие листья заволновались, задрожали.

— Ёжик, дедушка! — на весь лес закричал Коля. — Настоящий живой ёжик! Давай поймаем?!

Когда они подошли поближе, ёж зафырчал, с присвистом задышал и свернулся в колючий шар. И даже стал чихать и тихонько подпрыгивать: дескать не троньте меня, уколю! Но дедушка не испугался. Он ладонью перекатил ежа в свою железнодорожную фуражку, и тот сразу успокоился.

Коля, от радости подпрыгивая, бежал рядом с дедушкой и заглядывал в глубокую фуражку, где примолк настоящий живой ёж.

— Мы ему дом построим, дедушка?

— Можно и дом, — согласился тот.

 

ТРИ ДОМА

Дедушкин дом большой и старый. На крыше вырос зелёный мох, бревна растрескались. Но всё равно дом ещё крепкий и тёплый. Рядом с большим домом стоит совсем маленький, но тоже с крышей и дверью. Этот дом Коля и дедушка построили, когда принесли из леса ежа. И назвали они ежа Лёшкой. Внутри домик выстлан седым мхом, на полу стоит блюдечко с молоком. А чтобы ёж чувствовал себя как дома, Коля понатыкал возле входа сосновые ветки и даже пытался посадить три белых гриба. Но грибы почему-то не прижились и скоро завяли.

И еще один дом есть тут — ласточкин. Этот дом прилепился над чердачным окошком. Сначала птицы никак не могли его построить: стенки все время обваливались, но в конце концов упрямые ласточки слепили его и вывели большеротых писклявых птенцов.

Первое время они рано утром будили Колю, а теперь их давно не слышно. Улетели птенцы. Остались в гнезде одни родители: отец и мать. Днем они улетали на крутой берег речки, а вечером всегда возвращались домой. Немного повозившись и попищав в своем домике, засыпали до утра.

Так и жили по соседству три дома: большой — дедушкин и Колин, маленький — Лёшкин и третий, всего-то глиняный, — ласточкин.

Шли дни за днями, люди, звери и птицы жили тихо-мирно и никогда не ссорились. А в один тёплый сентябрьский вечер Коля вдруг заметил, что ласточки не прилетели в свой серый пупырчатый домик.

— Где же ласточки?

— Улетели, — ответил дедушка. — На юг.

— На юг? А где юг?

Дедушка взглянул на красные тучи над лесом, там только что село солнце, и показал рукой в сторону вокзала.

— Там юг.

— А зачем ласточки улетают на юг?

— Осенью ласточки всегда улетают на юг, — сказал дедушка. — И другие птицы тоже. А уж когда гуси пролетят — не за горами и зима-матушка.

Коля задумчиво посмотрел на опустевший ласточкин дом и спросил:

— Хорошо там, на юге?

— Деревья там всегда зелёные, букашки-таракашки в траве прыгают — вот и корм для ласточек, — сказал дедушка. — А у нас зимой только белые мухи летают да волки за околицей на луну воют.

Коля еще раз взглянул на ласточкин дом и сказал:

— Картошку мы выкопали, огород перекопали… Дедушка, пойдём завтра на юг…

— На юг? — удивился дедушка. — Далековато, внучок, придется нам идти…

— Я очень хочу посмотреть, куда наши ласточки улетают… — уговаривал Коля. — И на деревья, которые всегда зеленые. Ну, пожалуйста…

Дедушка посмотрел на внука, потом на желтое небо, которое перечеркнули узкие синие тучи, выпустил изо рта комок махорочного дыма и сказал:

— А чего же не пойти? На юг так на юг… Пойдём, ежели дождя не будет… А как мы на юг-то отправимся: транспортом аль пешью?

— Пешью, дедушка, — сказал Коля, — на поезде неинтересно.

 

ГДЕ ЖЕ ЮГ?

Коля проснулся и посмотрел на ноги: не уперлось ли солнце в пятки? Солнца в комнате вообще не было, и он испугался: неужели дождь? Вскочил с постели и зашлёпал босыми ногами к окну — дождя тоже не было. За окном был обыкновенный осенний день без дождя и солнца. Дымчатые облака тяжело ворочались в низком хмуром небе. Но кое-где в разрыве облаков выглядывали яркие голубые окна. А это верный признак, что погода постепенно разгуляется.

Позавтракав, Коля и дедушка стали собираться на юг.

Дедушка взял ружье, опоясался чёрным патронташем, в корзинку положил краюху хлеба, бутылку молока, пяток крутых яиц, соль завернул в бумажку.

Коля прикинул, что этой еды, пожалуй, до юга не хватит. Этой еды хватит на один обед, на ужин и то не останется.

— Дедушка, а мы не умрём с голоду, пока до юга доберёмся? — спросил Коля.

— Мы ведь лесом пойдём, — сказал дедушка. — А лес — он добрый, всегда человека прокормит.

Это верно, лес добрый. Он и ягодами угостит, и грибами. А из ружья дедушка любую дичь подстрелит.

— А что же ты котелок не берешь? — спросил Коля. — В чем же мы будем зайцев и куропаток варить?

— Зачем нам котелок? — сказал дед. — В лесу ведь костер разжигать строго воспрещается…

Дедушка воткнул в дверную ручку длинную палку — на замок дом он никогда не запирал — и, взглянув на Колю, сказал:

— Ну, с богом!

В самый последний момент Коля вспомнил про Лёшку и, вернувшись от калитки, вытащил его из домика и положил в корзинку. Лешка поерзал немного в корзинке, потыкался чёрным острым носом в углы и быстро успокоился.

Наверное, приятно было ему в корзинке. Сидит, как в гамаке, покачивается.

Красив лес осенью. Особенно издали. Весной и летом он весь в буйной зелени, не сразу отличишь одно дерево от другого. А осенью каждое дерево заявляет о себе в отдельности. Вот стоит рябина. Осенью её любой узнает: высокая, тонкая, листья рыжеватые с голубизной, и красные шапочки полны сморщенных ягод. Летом пройдёшь мимо осины и внимания не обратишь, а теперь она выделяется среди всех. Листья ярко-красные, а ствол голубой с зелёным. Березы стоят жёлтые, налетит ветер, и листья залопочут, замельтешат, будто они побежали куда-то наперегонки. Один-два листа вдруг оборвутся и взлетят в небо выше дерева. Дуб стоит наполовину зелёный, наполовину коричневый. Если долго стоять под дубом, то услышишь, как сверху падают жёлуди. Они похожи на майских жуков и так же долго шуршат в листве, пока доберутся до земли.

Коля шагает след в след за дедом. Ноги утопают во мху, зарываются в опавших листьях. Дед в стоптанных сапогах и неизменной железнодорожной фуражке. Он снимает ее только тогда, когда за стол садится. Под фуражкой у деда колючие седые пучки волос, которые всегда стоят торчком. Шея загорелая до черноты и вся в больших и маленьких морщинах. Одна нога деда ступает прямо, а другая немного вбок. И хотя дед косолапит, шагов его не слышно. У Коли то и дело стреляют под ногами сучки, похрустывают желтые листья. Иногда совсем рядом с треском и хлопаньем взлетают птицы. Коля даже не успевает рассмотреть: птицы тут же исчезают среди ветвей.

В корзине, почуяв лес, завозился Лёшка. Развернулся, выставив черную усатую мордочку с круглыми глазами. Там, где кончаются острые иголки, начинается мягкая светлая шерсть. Если пальцем провести по этой шерстке, Лёшка сразу свернется в клубок.

Коля поднес к самому лицу корзинку и провел пальцем по шерстке, но Лёшка не свернулся в клубок: он задрал мордочку и заглянул в глаза. И глаза у ёжика грустные-грустные.

— Дедушка, — спросил Коля, — почему ёжик так грустно смотрит?

— На волю просится.

— Разве ему плохо жилось в таком замечательном домике, который ми с тобой сделали?

— Зачем ему домик? Ты глянь вокруг… Лес без конца и края. Это и есть его дом. Захочет ёж — побежит на север, захочет — на твой юг. Отними у зверя лес, волю, и он затоскует и умрёт. Так же и птицы без неба жить не могут. Для всякой лесной животины дороже всего на свете воля.

Коля помолчал, раздумывая над дедушкиными словами, а потом остановился и осмотрелся.

— Это все и есть воля?

— Воля вольная, — подтвердил дед.

Он тоже остановился и заглянул под большую корягу, которая широко распахнула руки-сучья, будто собралась обнять. Под корягой, свесив набекрень коричневую шляпу, стоял большой белый гриб. Дед толкнул его ногой, и червивый гриб осел и развалился.

Лёшка так смешно топал ночью, когда я взял его в комнату, — сказал Коля. — Будто бегал по открытому пианино: там, пам, бам, бом!

Коля снова заглянул в корзинку: ёжик угрюмо лежал на дне и больше не высовывал из-под иголок свою потешную мордочку. Рассердился Лешка на своего маленького хозяина: зачем он отобрал у него волю вольную? Зачем ёжику домик, когда весь этот огромный лес — его дом родной…

Коля опрокинул корзинку, и ёжик выкатился на травянистый бугор. Секунду лежал неподвижно, затем распрямился, поводил носом туда-сюда и, хрюкнув, побежал к маленьким ёлкам.

Коля сделал несколько шагов вслед за ним, потом остановился. Ёжик, огибая стволы, катился по лесу.

— Почуял волю вольную… — сказал Коля. провожая взглядом своего Лёшку.

Добравшись до опушки, Лёшка нырнул в папоротник. Ещё некоторое время то тут, то там вздрагивали проржавевшие по краям листья папоротника, а потом все затихло, успокоилось.

— Прощай, Лёшка, — с грустью сказал Коля. — Ласточки улетели, теперь ты…

Чем дальше в лес, тем гуще он и сумрачнее. Вот уже неба почти не видать, а ноги стали утопать в мягком зеленом мху. Будто не по лесу идешь, а по перине. И птицы куда-то исчезли. Сначала только и слышны были их голоса, а теперь тихо. Разве что над головой сухая ветка сама по себе треснет или ветер прошумит в высоченных кронах.

На небе появляется солнце. Только лучи, заблудившись в колючих еловых лапах, теряются, гаснут, так и не добравшись до земли. Дед шагает себе и шагает впереди. Слышно, как патронташ поскрипывает, а ружьё задевает стволом маленькие елки. Их много вокруг. Ёлки цепляются за Колины штаны, курточку, будто просят остановиться и поиграть с ними. Скучно маленьким голубым ёлкам в сумрачном лесу. Неба не видно, ветру до них не добраться, птицы облетают эту глухомань стороной. Птицам нравятся высокие деревья.

— Скоро будет юг-то? — не выдержал Коля. — Идём-идём, а юга все не видно.

— Устал? — спрашивает дед. — Потерпи ещё маленько… Я тебе покажу одну поляну, где годков двадцать семь назад мне было погорячее, чем на самом жарком юге…

И правда, скоро они вышли на большую поляну. Кругом черные трухлявые пни, рядом с ними невысокие елки. На поляне, заросшей высокой травой, длинные глубокие ямы, рухнувший бревенчатый настил из полусгнивших бревен. Из расщелин вылезли розовые цветы с круглыми головками.

Дед уселся на серый растрескавшийся пень, достал из кармана кисет и бумагу. Свернул цигарку, сунул в рот, а спичку чиркнуть забыл. Лицо у деда серьёзное и задумчивое. Ветер шевелит длинную бороду. А кругом негромко шумят сосны.

 

ДО СВИДАНЬЯ, ТЕТЕРИНО!

Вот и пришла пора прощаться с домом. Сегодня в шестнадцать ноль-ноль Коля уезжает в Ленинград. Он даже не знает, что ему делать: радоваться или грустить? Соскучился по маме, приятелю Лёне Курочкину, по своим заводным игрушкам, которые ждут не дождутся его в большой картонкой коробке. И жаль осеннего леса, деревни и большого старого дома.

Все вещи собраны, пора на станцию.

— Посидим перед дальней дорогой, — сказал дедушка.

Дед и внук сидят на скамейке. Пухлая сетка с Колиными вещами и плетеная корзинка с дедушкиными гостинцами стоят у ног.

Сначала улетели ласточки на юг. Потом Лешка получил волю вольную. И вот теперь Коля уезжает. Опустели все три дома: ласточкин, Лёшкин и дедушкин.

— Ты курить обязательно брось, — советует Коля, закашлявшись от дыма. — Тебе вредно.

— Брошу когда-нибудь, — грустно говорит дед.

Ему жаль, что внук уезжает. За лето привык к нему, сколько тропинок в лесу исходили вместо. Вон даже на юг сходили…

И Коле жаль с дедом расставаться. И чтобы успокоить его, говорит:

— Я тебе на будущий год шахматы привезу. У нас в Ленинграде все дедушки в шахматы играют.

— В шахматы так в шахматы, — кивает дед.

И вот они на перроне. Семафор давно открыт, и светит зеленый огонек. У багажного отделения груда ящиков. Как только успевают железнодорожники за три минуты все погрузить в вагон?

Послышался далекий паровозный гудок. Над вершинами сосен, елей взвилось белое облако, за ним второе, третье… Спешит паровоз, крутит колесами. Вот из-за деревьев показалась труба, черное вытянутое тело паровоза. А за ним бегут, торопятся зелёные вагоны. И над ними кружатся желтые листья.

Коля оглядывается: дом с красной крышей чуть виднеется из-за берез. На коньке пустой скворечник. В этом доме он прожил все лето. А за домом — сосновый бор, спящий муравейник, пёстрый дятел…

До свиданья, дом, деревня, лес!

До свиданья, Тетерино!

До свиданья, дедушка!

 

Л. Дурманова

В нашем огороде

В нашем огородеТихо солнце бродит,То на грядку сядет,Огурцы погладит,Проведёт в горошкеТёплою ладошкой.Светит помидорам,Чтоб поспели к сроку,Чтобы поскорееНаливались соком.Посидит немножкоУ густой картошки,Сядет на капусту:Завивайся туже…Хорошо, что солнцеС огородом дружит.

Н. Алтухов

Картошка

До чего ж вкусна картошка,Испечённая в костре,Обгорелая немножко,В раскалённой кожуре!Угли гроздьями рябиныНалились, а среди нихНаподобье апельсиновКлубни в шкурках золотых.Нам о чём-то шепчут листьяИ, наверно, дрозд поёт,Что поход, поход туристский,Без картошки — не поход.Лучше ужина не надо!Росы первые горят.Солнца полные ушатыОпрокинул нам закат. 

О. Мамонтова

У костра

В костре мы печём картошку,Уже готова она.Пусть подгорела немножко,И всё равно — вкусна.С солью и с чёрным хлебом,А главное — в лесу.Чёрная, будто небо,Сажа у нас на носу.Скачем вокруг костра мы,Прыгаем через костер.Не беспокойтесь, мамы,Это отрядный сбор.Мы не растаем, словноСнегурочки, над костром.И в одиннадцать ровно—В лагерь бегом. 

М. Кузьмин

В деревне

Напротив дома — лес с прудом,А там вдали — река.Она сверкает и блестит,Видна издалека.А лес с прудом ещё видней —Он через сто шагов.Мы в этот лес с тобой пойдёмИ наберём грибов. 

В. Тихомиров

Родная деревня

Вот и сад, где я, играя,Ловко мчался меж кустов.Вот видна стена сарая,Чуть правей глубокий ров.Вот речушка, в ней когда-тоНаучился плавать я.Вот берёза вполобхвата,Гордость давняя моя.На ветру за речкой полеСпелым колосом шумит.Деревенское раздолье —Не забудешь этот вид. 

И. Антонов

Сверчок

Жил у меня сверчок —Маленький музыкант.Был он умён, учён,Был он большой талант!Много-премного разЯ подсмотреть хотел,Где он от наших глазПрячется в темноте?Только за печь к немуЯ загляну — и вотСразу во всём домуХодиков слышен ход!Я засыпал — сверчокСнова тихонько бралСкрипочку и смычок,Песенку мне играл… 

Ю. Могутин

Родное гнёздышко

Ласточки-певуньиНад моим окномЛепят, лепят гнёздышко…Знаю, скоро в нёмПтенчики появятся.Станут голосить.Будут им родителиМошкару носить.Выпорхнут малюткиЛетом из гнезда,Полетят над миром,Но они всегдаБудут знать и помнить,Что в краю родномИх приветит гнёздышкоНад моим окном.

В. Иванов

Летом

Люблю сидеть у озера,Глядеть, как рыба плещется.Ещё люблю в парилочке —Как дед берёзкой хлещется.Люблю деревню вечером,    Когда мычат коровушки.    Проспишь на сеновале ночь —Светло в твоей головушке.А утром за околицейЯ громко песенки поюПро ту деревню милую,Про бабку Устиньку свою.Я съел не ряженку — сметану.Бабка раскумекала.Через грядки, где морковь,За мной с ухватом бегала. 

В. Товарков

Перед сенокосом

Озаряя знойным светомОбмелевшие пруды,Нам под ноги мечет летоБелый бисер резеды.Васильки цветут, гвоздика…Им бы жить и не тужить,Только хочет повиликаИх в объятьях задушить.Тонкий запах медуницыРазличим едва-едва.Колосится, золотитсяТимофеевка-трава.Над вьюнком и белой кашкойКружатся отряды ос.Шмель прощается с ромашкой —Значит, скоро сенокос! 

Ю. Могутин

Повар Ваня

Солнце вышло в небеса.Испаряется роса.Встав до утренней зари.Накосились косари.У кострища на полянеКосарей встречает Ваня:— Вас ушица заждалась.А в ухе — варёный язь.Над котлом душистый пар.Рад ушице млад и стар.От еды румяны лица.Ай да славная ушица!Вот посуда опустела.Косари взялись за дело.— Нынче я доволен вами,—Говорит счастливый Ваня.

Е. Киевская

Разноцветные стихи

Над дорогой,Над селомКатит солнце колесом,Жаркое, красное,Катит солнце ясное.Вслед за солнцем — облака,Ярко-белые бока,Пышные, важные,В них туманы влажные,В них дожди прохладные,Радуги нарядные.Лугом наперегонкиМчат цветные ветерки:Розовый — по кашкам,Белый — по ромашкам.Всем на зависть ветеркам,Синий мчит по василькам.По траве зелёный мчитИ товарищам кричит:— Ни за что вам, братцы.За мной не угнаться! 

Э. Вайсман

Светлячок

Летний вечер на дорогу вышел,Дым костра струится над рекой.За селом, за черепичной крышей,Месяц золотисто-золотой.На траве жемчужины сияют,На земле — узорчатый ковёр.Светлячок фонарик зажигает,Совершая свой ночной дозор.