Лепёшки на прутиках

Лепёшки на прутиках

В рассказах Анны Масс нет ничего волшебного и таинственного. Но это только на первый взгляд.

Когда нет печи и сковородки, можно испечь ‘хрустящие, пухлые, ноздреватые’ лепёшки даже на… прутиках.

Когда нечем покрыть крышу недостроенного зимовья, надерите ‘дранки’ из лиственницы — продолговатые дощечки.

Вода себе течёт и плещется там, где есть берега. А можно ли её освободить, если она глубоко в земле? Иногда геологи находят водоносные пласты, и посреди сухой, знойной степи получается ‘зелёный островок’, потому что есть вода — самое ценное в пустынных краях.

Вы мечтаете приручить ёжика? Думаете: получится? Конечно, нужно знать, чем питается ёжик, где ему удобнее спать. Но даже безопасный уют и ваша забота не удержит его от побега. Никакое животное не выдержит неволи — ‘нельзя добиться дружбы насильно’.

Вы видели кедры? Собирали кедровые шишки? Наверное, это дерево не растёт в ваших краях? Оно живёт в тайге! И ничего, пускай! Где-то ведь нужно ему расти. Кедр огромный, у него густые тёмно-зелёные иголки, а на ветках висят тяжёлые смолистые чешуйчатые шишки, кедровыми орешками любят лакомиться птицы-кедровки.

Вы на каком этаже живёте? Хорошо, если у вас свой дом. А если ваша квартира совсем новая и находится на пятнадцатом этаже? Домища как великаны, все с одинаковыми балконами, только по номерам можно их отличить! И вот на такой высоте появляется… Нет, не Карлсон! А самая обыкновенная божья коровка, которая обязательно улетит на небо, а пока приземлилась на пятнадцатом этаже…

Все рассказы объединяет образ мальчика, очень одинокого, мечтающего приобрести себе друга, о котором можно было бы заботиться. Хорошо, что у него внимательные и добрые родители. Особенно папа, он геолог, много чего знает и умеет, а ещё замечательно рассказывает о том, что сам повидал.

Анна Масс

ЛЕПЁШКИ НА  ПРУТИКАХ

 

Мне очень нравится сидеть рядом с папой, когда он что-нибудь мастерит или чинит. Руки у него умелые, сами знают, что им делать. И с папой в это время можно обо всём разговаривать. Он никогда не скажет: «Не мешай, я занят!»

Вот сейчас папа сидит возле стола и подшивает мне валенки. Он протыкает подошву шилом с крючком на конце, цепляет за крючок толстую нитку-дратву и продёргивает сквозь дырочку.

— Папа,— говорю я.— Мне очень нравится, когда ты рас­сказываешь всякие случаи  про  тайгу.

— Ладно,— отвечает папа.— Расскажу тебе один случай.

Он протягивает дратву сквозь подошву и   задумывается немножко.

—  Работали мы однажды осенью возле быстрой таёжной речки Бачелазы. Было нас в отряде пять человек. Четверо молодые, а пятый — пожилой, дядя Егор. Он был вообще-то не геолог, а плотник. Решил тайгу посмотреть, походить с молодёжью.

Отряд наш назывался топографическим. Мы прорубали в тайге узенькие просеки — профиля, чтобы летом другие отряды могли здесь работать: проводить разные измерения с помощью  своих приборов,  брать образцы  пород.

Мы  оставались тут  работать  на  всю  зиму.

Зимой топографические работы даже легче проводить, чем летом: болота и речки замерзают, снега неглубокие и комаров нет. Вот только жить в палатке, конечно, холодно. Сколько чугунную печку ни топи — всё равно к середине ночи, когда дрова  прогорят,  окоченеешь.  Палатка  плохо  держит  тепло.

Вот  дядя  Егор  и предложил:

—  А давайте, ребята, избушку построим… Сухостоя кру­гом много. Я плотницкое дело знаю. И будем зимой в тепле жить.

Выбрали мы место поровнее, поближе к речке, и начали каждый вечер после работы избушку рубить. Сухая древесина лёгкая,  как раз подходящая для строительства.

За неделю сладили сруб. Пазы между брёвнами проложили сухим мхом, настелили пол, сколотили широкие лавки — нары. А крышу мы собирались покрыть рубероидом — непро­мокаемым картоном, которым кроют небольшие строения. Нам обещали его с базы прислать на вертолёте. К нам время от  времени прилетал  вертолёт,  привозил  продукты  и почту.

Но рубероида на базе не оказалось. Надо было его в Хаба­ровске заказывать, оттуда самолётом на базу, а уж с базы — в отряд.  Целая  проблема.

Сидим мы однажды вечером у костра, обсуждаем, как быть с крышей, и лепёшки печём. Пекари мы были неопытные, и лепешки у нас получались так себе. Мы их в мисках пекли, и каждый раз мучились. Снизу лепёшка подгорает, внутри не пропекается, рукавицей миску придерживаешь, ножом ле­пёшку отковыриваешь — хлопотно,  долго,  да  и  невкусно.

Возимся мы со своими лепёшками и вдруг видим: прибли­жается к костру человек. Кто такой? Тут на десятки километ­ров   вокруг  нет  ни  жилья,  ни  людей,  кроме  нас.

Подошёл человек к костру — могучий, рослый, бородатый, ружьё за плечами. Поздоровался. И мы поздоровались. Потом мы его  спрашиваем:

—  Ты, дядя, охотник, что ли?

— Зимой охотник,— отвечает гость. — Осенью шишки кедровые запасаю. Корнюю — корень женьшень ищу. Слыхали?

Про корень женьшень мы, конечно, слышали. Из этого корня делают лекарство, которое лечит от многих болезней. Его поэтому ещё называют — корень жизни. Найти его очень трудно, потому что женьшень прячется в самых укромных уголках тайги. А корнёвщики его находят и сдают госу­дарству.

Вот, значит, кто к нам на костёр забрёл.

— А как тебя величать? — спрашивает дядя Егор.— И куда направляешься?

— Звать меня Тихон Панков,— отвечает гость.— А иду в посёлок за продуктами.

И сам спрашивает:

—   А что  это вы делаете?

—   Лепёшки печём.

—   Да кто ж так печёт?

—   А как ещё?

—  А  на прутьях!

—   Как это — на прутьях?

—   Не знаете? Давайте научу.

Принёс он от реки большой плоский камень, обдал его кипятком из чайника, насыпал муки горкой, добавил соды щепотку, сделал в муке лунку, налил туда водички и прямо на камне круто замесил тесто. И начал лепить лепёшки и в муке обваливать.

—  А вы пока,— говорит,— приволоките сюда пару брёв­нышек потолще да прутьев с кустов нарежьте толщиной с палец, а длиной эдак с метр.

Мы сделали, как он велел. Он положил брёвнышки по обе стороны от костра, ровным слоем разгрёб угли, а прутья с брёвнышка на брёвнышко положил над углями. И начал на прутья  класть лепёшки — сразу десятка два  уместил.

Лепёшки над угольным жаром с одного боку быстро про­пеклись. Тихон их на другой бок перевернул — они и с другого бока пропеклись. Десяти минут не прошло, а на камне лежала груда лепёшек, да каких! Хрустящих, пухлых, ноздреватых!

—  Вот это способ! — говорим.— А вкусные какие! Да быстро как!   Мы   всегда  теперь  так будем  печь!

Гость переночевал у нас в палатке, а утром вышел к реке и увидел недостроенную избушку.

—   О-о, вот это вы хорошо придумали — зимовье по­строить!

—   Хорошо-то хорошо,— отвечает дядя Егор.— Да вот крышу покрыть нечем.

—   А вы дранкой  покройте.

—   Где же её  взять,  дранку-то?

—   Сами  надерите.

—   А как?

—   Эх,— говорит Тихон,— ладно. Задержусь у вас на денёк. Надеру  вам  дранки.

Походил Тихон, огляделся. Увидел толстую прямую лиственницу.

—   Вот этой лесины нам  и хватит.

Лиственницу срубили, ствол распилили, как Тихон велел, на ровные чурбаки по полметра длиной. Каждый чурбак сам Тихон расколол на толстые плахи. А потом взял свой охотни­чий нож с костяной рукояткой, сделал ещё одну рукоятку из куска корневища и насадил на остриё ножа. Получился резак с  двумя   рукоятками.

Уселся Тихон поудобнее, зажал между ног плаху, прила­дился ножом, да как жиманёт своими ручищами — хряк! — и отскочила гладенькая дощечка-дранка толщиной потоньше карандаша, а шириной с ладонь. Он опять нож приставил — и пошёл откалывать ровные продолговатые дощечки, ну прямо как хорошая  машина,— хряк!  Хряк!  Хряк!

Мы  только  глаза таращим,  а Тихон   говорит:

—   Вы идите, идите, работайте, делайте своё дело. Я тут один управлюсь.

Мы ушли разбивать свои просеки-профиля, а когда к вечеру вернулись, перед избушкой лежала гора дранки — на целую  крышу!

—   Теперь,— говорит Тихон,— закажите гвоздей драноч­ных  килограмм пять, вполне хватит. В посёлке они есть, в сельпо.  И  живите  себе на  здоровье. А уйдёте — охотникам жильё останется.  Может, и  я когда  загляну.

Ну, мы уж и не знали, как отблагодарить его. Принесли ему сахару,  муки,  чаю,  вермишели.

—   Спасибо  тебе!   Многому ты  нас полезному научил!

—   Вам спасибо: продуктами разжился. Теперь мне в посё­лок не надо тридцать километров тащиться, время терять. Ещё  месячишко  в  тайге  поохочусь.

Попрощался Тихон со всеми за руку и ушёл в  тайгу.

Папа поставил на пол подшитые валенки и сказал:

—   Вот и готово.  Ну-ка,  примерь.

Я  надел валенки  и походил по комнате.

—   Очень удобно! Спасибо. Пап! А ещё расскажи про гео­логов.

—  В другой раз,— пообещал папа.— Слышишь, мама нас зовёт пить чай со свежими бубликами. Это, конечно, не то что лепёшки на прутиках, но тоже очень вкусно, особенно с клуб­ничным  вареньем.  Пошли ужинать!

 

КАК ГЕОЛОГИ ВОДУ ОСВОБОДИЛИ

 

Укрывайся потеплее,— сказал папа,— и  спи.

— Нет, мне так не интересно засыпать,— сказал я.— Ты мне расскажи что-нибудь.

—  Ну ладно,— согласился папа.— Хочешь, я тебе рас­скажу,  как геологи нефть искали?

—  Хочу,— сказал я.— А нефть — она какая  с виду?

—   Она жидкая,  маслянистая, чёрная.

—   А зачем её ищут?

— Нефть очень ценная. Без неё самолёты не полетят и автомобили не поедут, потому что из нефти бензин получают. И  ещё много всего полезного добывают из нефти.  Без неё даже асфальтовых дорог не будет, потому что асфальт тоже делают  из  отходов   нефти.

А находится нефть глубоко под землёй. Она пропитывает какую-нибудь рыхлую, пористую породу — песок, напри­мер,— как вода пропитывает губку. Губку сожмёшь — вода вытечет. Так и тут. Но только эта огромная нефтяная губка зажата со всех сторон твёрдыми породами, и ей некуда вытечь. Она под землёй как в ловушке. Вот геологи-нефтеразведчики  ищут  такие ловушки.

—   А  как они  ищут?

—   С помощью приборов и взрывов.

—   Взрывов? А зачем?

—   Зачем взрывы? — задумался папа и спросил: — Ты когда-нибудь слышал эхо?

—   Это когда крикнешь — и тебе откликается? Слышал.

—   Вот взрыв — это как громкий голос, на который откли­каются недра земли. У каждого подземного пласта свой отклик, свой голос. У гранита, известняка, песка, глины… Человеческое ухо не может его услышать, а приборы-сейсмо­графы слышат и записывают на магнитную ленту, чтобы потом эти голоса можно было ещё раз прослушать. Вот так научились узнавать  и   голос  нефти.

—   А  как  же  достают  нефть из глубины?

— Достают её так. Приезжают буровики. Устанавливают над тем местом, где нефть залегает, высокую вышку. Потом начинают бурить скважину на много километров в глубину, через все пласты, пока не доберутся до нефти. И тогда нефть по скважине поднимается вверх. Иногда она даже бьёт фонта­ном.

—   Вот  бы  всё  это  видеть!

—   Ты закрой глаза,— сказал папа.— И постарайся уви­деть.

Я  закрыл  глаза.

—   Представь себе,— рассказывал папа,— ровную-ровную степь. Земля серая, сухая и вся в мелких трещинах. Кое-где растёт  колючая  полынь да серебристый ковыль под  ветром стелется. В некоторых местах земля побелела — это на ней соль от  жары  выступила.

В земле много маленьких круглых дырочек — это сус­личьи норки. Суслики не боятся жары, сидят возле норок как маленькие серо-бурые столбики. Услышат незнакомый звук и сразу — шмыг в  норку.

Перебегают из щели в щель серые гибкие ящерицы. От их лапок много-много крошечных следов  в  пыли.

Пасутся сайгаки — горбоносые степные антилопы. Они чуткие, пугливые. Вот насторожились: услышали рёв мото­ров. И тут же стрелами рассыпались по степи. Так и взмы­вают над землёй длинными, плавными прыжками. Будто не бегут,  а летят.

А рёв моторов приближается. Это едут по степи наши тяжёлые машины. В машинах — мы, геологи. Едем на работу. В лицо нам бьёт горячий, душный ветер. За машинами густая пыль долго  висит,  не рассеивается.

Вот машины остановились. Мы вышли, огляделись. Это то самое  место,  где  мы  вчера  закончили  работу.  Отсюда надо дальше двигаться — прослушивать землю приборами-сейсмо­графами.

Горячий ветер свистит, свивает пыль штопором. Пыль скрипит на зубах. Кажется, что даже солнце пропиталось пылью — такое оно тусклое и багровое. На него можно смот­реть даже не щурясь.

А мы растягиваем по земле длинные провода, втыкаем вдоль них в землю приборы. Эти приборы немножко похожи на маленькие якоря. Они ярко-красные, их издалека видно.

Телефонист разматывает телефонную катушку от машины взрывпункта к автобусу-сейсмостанции, где оператор готовит к работе аппаратуру.

А в это время в полукилометре от нас взрывник осторожно опускает в пробурённую ещё вчера неглубокую скважину светло-жёлтый цилиндрик — взрывчатку. Опустил — и ото­шёл к своей машине, где у него установлено взрывное устройство. Поднял телефонную трубку и говорит оператору:

—  Заряд опущен!

—   Приготовиться  к взрыву! — говорит оператор.

—   Есть  приготовиться!

—   Внимание!

—   Есть  внимание!

—   Огонь! Ба-бах!!!

Из скважины вылетает столб воды с землёй и медленно оседает.

— Взрыв принят! — говорит оператор и даёт нам коман­ду: — Собирать приборы!   Переходить  на новую стоянку!

Металлические приборы под солнцем так накаляются, что обжигают  руки.  Жарко, душно  и  всё время  хочется пить.

Вода в алюминиевом бидоне-термосе тёплая, невкусная. Но и такую воду надо экономить: в отряде двенадцать чело­век, а ехать за водой надо целых сорок километров до артезиана.

—  Папа, — спросил я. — А что такое артезиан?

— Это скважина,— объяснил папа,— по которой из-под земли на поверхность поднимается вода. И эта вода разная бывает па вкус: часто солоноватая, и даже горько-солёная, и к тому же горячая. Такая для питья не годится. Её используют для бурения: льют в скважины, чтоб размягчить породу. Но бывает, что вода и холодная и пресная. А что может быть вкуснее такой воды, когда от жары и пыли всё во рту ссы­хается?

Конечно, пока её везут по степи издалека, она успевает нагреться и уже не такая вкусная. Но тут уж выбирать не приходится:   какая  ни   на  есть — пресная   вода!

Ну, вот. Подошло время обеда. Сели мы на землю, в тень от машины, достали хлеб, помидоры… А мне от усталости и есть не хочется. Сижу и думаю: а что, если как раз тут, под нами, нефть? Лежит в громадной глубине и ждёт: когда же её найдут? Когда откроют ловушку? И от этих мыслей мне вроде как полегче становится. И очень хочется, чтобы именно наш отряд  нашёл  нефть.

Наконец-то солнце ушло за горизонт. Ветер утих. Стало прохладнее. Наступил вечер. А мы за день сделали даже больше, чем было намечено. На завтра работы немного оста­лось. И мы реши. 1И не тратить времени на дорогу— тут зано­чевать, а завтра закончить участок и тогда уж отдохнуть денька два   на  базе.

Расположились кто в кузове грузовика, кто в кабинах. А я поставил раскладушку рядом со скважиной, во впадинке. Лёг,  только  голову положил — и сразу заснул.

Снится мне, будто я стою на берегу пруда. В воде рыбки плещутся, а из густых прибрежных зарослей раздаётся тоненький свист, будто кто-то меня окликает: проснись! Проснись!

Открыл я глаза — а ночь уже прошла. Рассвело. Сел на раскладушке — и глазам своим не верю: раскладу гика в воде стоит. Вода уже алюминиевые трубки залила, к брезенту под­бирается. Босоножки в воде плавают, как лодочки. Вода бьёт ключом из дырки в земле, растекается по впадинке, затекает в сусличьи норки. Суслики свистят, выскакивают через запасные ходы, тащат в зубах своих детёнышей. А вода всё при­бывает  и прибывает.

Посмотрел я в сторону машин. Все спят! Может, и я сплю и  мне  всё  это  снится?

Опустил я руку в воду, лизнул мокрую ладонь. Пресная, холодная вода!  Что же это за чудо такое?

А это не чудо. Это когда буровики бурили вчера скважину для взрыва, они, видно, задели водоносный пласт. Вода и устремилась вверх.

Вот так и получилось,— закончил папа свой рассказ.— Искали нефть, а нашли воду. Скоро возле этого места появи­лись юрты пастухов. Построили загоны для овец — кошары. Из дальних посёлков начали люди приезжать целыми семья­ми — на верблюдах, на осликах — чистой, холодной воды попить, в озерце искупаться. Ночью сайгаки стали приходить на водопой. Чтобы вода зря не утекала, поставили железную трубу с заглушкой. Откроешь заглушку — вода течёт по жёлобу в длинные бетонные корыта, откуда овцы пьют. Вырыли колодцы-бассейны. На влажной земле быстро подня­лась сочная трава. Настоящий зелёный островок получился среди сухой,  знойной степи.

—   А нефть? — спросил  я.— Нашли?

—   Нашли,— ответил папа.— Она в другом месте оказа­лась, далеко от этого, но нашли. Да в тех краях неизвестно ещё, что ценнее. Без нефти там прожить можно, а без воды нельзя.

 

ЁЖИК

 

Мы проводили гостей до автобусной остановки и возвращались на дачу. Луна была яркая, круглая, и на ней я видел какие-то тени. Как будто там, на лупе, стоял охот­ник  с  ружьём,  а  у него  под  ногами — убитый  медведь.

— Ёжик! Смотрите, ёжик! — закричала вдруг  мама.

Я увидел: через дорожку катится какой-то тёмный шарик. Вот сейчас он скроется в высокой траве. Раз! Папа накрыл его своей кепкой.

Да ведь я давно мечтал приручить ёжика! И книжки любил про ёжиков. И по телевизору видел, как ёжик победил змею,  которая  подбиралась к птенцам.

Папа взял палочку и вкатил ёжика в кепку. Я понёс его домой.

—   А  яичницу ёжики  едят? — спросил  я.

—   По-моему, едят,— ответила мама.— И молоко, и хлеб, и капусту…

—   Мышей  ловят,— подсказал  папа.

—  Помню, в пионерском лагере у нас был ёж,— сказала мама.— В нашей палате жил. Днём спал, а ночью бегал под кроватями  и   громко  так  стучал  ножками.   Потом   удрал.

—   А  вдруг  и   мой  удерёт! — испугался  я.

—   А ты его на ночь в ящик посади из-под игрушек,— посоветовала   мама.

Дома я вывалил на пол игрушки из картонной коробки и положил туда ёжика. Он сначала лежал неподвижным шари­ком, и вдруг из-под колючек высунулась мордочка с чёрными глазками. Колючки прижались к спине, и ёжик тихонько пошёл вдоль стенок коробки.

Я принёс молока в блюдечке и поставил на дно коробки. Ежик сейчас же опять свернулся. Боялся меня. Но это — пока, скоро он ко мне привыкнет. Он поймёт, что я не сделаю ему   ничего  плохого,   и   мы   подружимся.

Я лёг спать, а коробку поставил около постели — мне не хотелось даже ночью расставаться с Петькой. Так я назвал своего  ёжика.

Утром я увидел: коробка лежит на боку, молоко пролито, а Петьки нет.  Убежал!

Я  заглянул  под  кровать,   под  стол — нету!

—   Мама! — закричал  я.— Петька  убежал!

—   Какой  Петька?

—   Ёжик  мой!

—   Если он твой, то держи его у себя! — сердито сказала мама.— Он мне всю ночь спать не давал! Бегал, шуршал, топал.

Я нашёл Петьку на террасе. Заглянул под тахту и увидел тёмный комочек, в самом углу. Я осторожно выкатил Петьку из-под   тахты   и   взял   в   руки.   Он   не   очень   был   колючий.

Перевернул на спину и увидел мордочку, плотно прижатую к лапкам. А вокруг мордочки — не иголки, а обыкновенная серая шёрстка. Я притронулся к чёрному носику. Петька вздрогнул и ещё сильнее вжал мордочку в лапки. Всё ещё боялся  меня.

Ничего, теперь уж скоро привыкнет. Я сходил на кухню, отломил кусочек сырника и попытался накормить Петьку из своих  рук,  но  Петька  только  вздрагивал  и  сжимался.

—  Ты положи его на пол,— посоветовала мама.— Он тебя боится,  потому и  не ест.

Я послушался маму, положил ёжика на пол. Через некото­рое время иголки его опустились, выглянула мордочка. Петька обнюхал сырник и начал есть. Фыркал, поглядывал в разные  стороны,  но  всё-таки  ел!   Значит,  привыкает!

Петька съел сырник и начал бегать вдоль стен террасы. Вот он подошёл к двери. Дверь была заперта. Но ёжик, видно, почувствовал, что там, за дверью, свобода! Он начал тыкаться носом в узенькую щёлку и царапать ножками пол, словно хотел  сделать  подкоп.

—  Петька,  Петька! — позвал  я.

Он сейчас же замер, постоял немного, а потом снова побе­жал вдоль стен и спрятался под тахту. Я сунул ему туда кусочки яблока, вафлю, печенье и пряник. Скоро он поймёт, что у меня ему будет гораздо сытнее, чем на воле, и не захочет никуда уходить.   И  мы  наконец  подружимся.

Но и на следующий день Петька меня по-прежнему боялся. Когда я брал его на руки, он сворачивался и выстав­лял иголки. А когда я опускал его на пол, он тут же удирал от меня  под  тахту.

И только поздним вечером, когда я ложился спать, он выходил оттуда. И, засыпая, я слышал царапанье у двери. Ёжик  пытался  расширить  щёлку и убежать на  волю.

На третий вечер я вынес ёжика в сад и опустил на тро­пинку.

Ёжик повёл носом, фыркнул и вдруг побежал от меня через ветки, через ямки,  не разбирая дороги.

Я бы мог побежать за ним и догнать. Но не стал догонять. Стоял  и смотрел,  как шевелится  трава там,  где он бежит.

После ужина я собрал обломки печенья и вышел в сад. Вдруг Петька не совсем убежал? Вдруг вернётся? Где ещё он сможет так вкусно поесть?

Я ждал долго. Светила луна. Она была не такой круглой, как в тот вечер, когда мы поймали Петьку. Но всё же охот­ника с убитым медведем ещё можно было рассмотреть. Я смотрел на этого лунного охотника и вспоминал тот вечер. Я представил себе, как испугался Петька, когда папа накрыл его кепкой. И какой он был несчастный все эти дни. Ведь он был  в  плену!

Я размахнулся и швырнул обломки печенья в кусты. Я понял, что Петька никогда не вернётся. И ещё понял, что нельзя добиваться дружбы насильно: ничего из этого всё равно  не  выйдет.

 

КЕДРОВАЯ  ШИШКА

 

Я никогда не видел кедры. А вот мой папа — видел.

Он долго работал в тайге топографом и рассказы­вал мне про тайгу. И про кедры — какие они огромные, выше всех других деревьев, и какие на них большие шишки, полные вкусных кедровых орехов. Как осенью их собирают шишкари — забираются на самый верх при помощи верёвочной лестницы. И как прилетают маленькие птицы-кедровки, похо­жие на скворцов, только не чёрные, а коричневые, и тоже лакомятся орешками.

Однажды папин друг дядя Володя, который гостил у нас прошлой зимой, прислал нам посылку из тайги. В посылке был мёд в полиэтиленовых пакетах, и ещё там был маленький свёрточек с надписью: «Андрею, лично». Я развернул его и увидел  две  большие  кедровые  шишки.

Я взял их в руки. Они были тяжёлые, липкие и пахли смо­лой. Руки у меня тоже начали пахнуть смолой. Шишки были не одинаковые: одна покруглее, другая подлиннее. В той, что покруглее, толстые чешуйки прилегали не плотно, и в щёлках виднелись ровненькие коричневые орехи. Они сидели каждый в своём гнезде тесно друг к другу. А у второй шишки чешуйки были прижаты плотно, и, чтобы увидеть орехи, надо было отогнуть   чешуйки.

Я отогнул одну и увидел — вон он там сидит, орех, словно испуганно прячется. Я поскорее прижал чешуйку обратно — пусть   сидит   спокойно.

Я стоял и рассматривал шишки, и вдруг в дверь посту­чали. Это пришёл мой друг Алёша. Мы с ним жили в соседних квартирах и в садик ходили в одну группу. Я схватил Алёшу за   руку   и   потащил   в   комнату:

—   Смотри,  что  мне прислали!   Это  кедровые!   Из  тайги!

—   Дай-ка подержать,— сказал Алёша.— Тяжёлые какие! Подари мне  одну.

—   Бери,— ответил   я.

Хотя, если честно, мне жалко было отдавать ему шишку. Но   ведь   он   мой  друг.

—   Я   вот  эту  возьму,— сказал  Алёша.— Круглую. И   он   спрятал   шишку в  пакет и  унёс  домой. Вечером  я  положил  шишку рядом  с собой, на подушку.

Я представил себе, что сижу на огромном кедре с огромными ветками, с густыми тёмно-зелёными иголками. На ветках висят тяжёлые смолистые шишки. Птички-кедровки с весё­лым писком выклёвывают из них орешки и совсем меня не боятся.

Утром я принёс шишку в садик. Надежда Ивановна уви­дела  и  сказала:

—   Какая прелесть! А как пахнет! Посмотрите, ребята, настоящая  кедровая  шишка.

И все ребята начали разглядывать шишку и нюхать. Всепо очереди подержали её в руках. И на прогулке из других групп ребята и даже воспитательницы ко мне подходили и просили   показать  кедровую  шишку.

Вечером за мной зашла мама, а за Алёшей — бабушка, и мы   пошли   домой.

Я сказал:

—   А ты чего свою никому не  показывал?

—   А чего её показывать? — удивился Алёша.— Её уже нету. Я орешки все сгрыз.

Я молчал. Не знал, что сказать. А он посмотрел на меня и засмеялся:

—   А что с  ней ещё  делать? Любоваться?

…Дома я положил шишку на ту полку, где у меня хра­нятся главные ценности — компас, кусок кварца, древняя монет и морская раковина. Там она теперь и лежит. Я беру её в руки и любуюсь. Какая она красивая, крепенькая, как будто живая. От неё тайгой пахнет.   Путешествиями.

А орешки…   Без  них обойдусь.  Мало ли  вкусной еды на свете!

 

БОЖЬЯ   КОРОВКА

 

Когда я вышел на балкон, у меня прямо дух захватило. Пятнадцатый этаж! Я ещё никогда с такой высоты не смотрел. Облака — вон они, белые и пышные, как лебеди. Если бы у меня был пропеллер, как у Карлсона, я бы нажал кнопку па животе и прямо с балкона — тр-р-р! — в небо! А потом — плавно вниз, кругами, над деревьями, над людьми. Сверху люди кажутся гномиками. А домища — как великаны. Все с одинаковыми балконами-лоджиями, с плос­кими крышами, с козырьками над подъездами. Только по номерам, нарисованным на стенах чёрной краской, можно отличить один   дом от другого.

Папа  вышел  на балкон   и  сказал:

—   Воздух-то какой, чувствуешь? Потому что лес рядом. Корзинку взял — и шагай за грибами. А зимой из подъезда вышел — и   на лыжи!

—  Конечно, далеко от центра,— сказала мама, тоже выходя на балкон.— Но зато квартира! Три комнаты! Кухня двенадцать  метров!

Они ушли вешать люстру, а я всё стоял и смотрел — то вверх, то вниз. Никак не мог   насмотреться.

Ещё вчера у нас была одна комната в старом трёхэтажном доме. Там потолок протекал, батареи зимой плохо грели. Соседи всё’ время ругали коменданта Кошкина за то, что он ничего не делает. Во дворе, возле подворотни, стояли два мусорных бака, а рядом с забором — гараж, с которого мы зимой прыгали в снег. Посреди двора под тополем стояла ска­мейка, а на ней сидели и разговаривали старушки. Выглянешь из окна во двор — сразу увидишь, кто гуляет. У нас там це­лая компания: Никита, Катя, Алёна, Вадик и — главное — Алёшка.

Вот бы Алёшка сейчас постучал в дверь, как всегда, три раза кулаком — бум-бум-бум! Я бы ему открыл и показал всю нашу новую квартиру.

А потом в моей комнате мы положили бы на пол стулья ножками друг к другу, накрыли бы их сверху пледом, забра­лись внутрь и стали бы играть, будто мы опускаемся па дно океана   в  батискафе.

Зачем мне отдельная комната, если мне не с кем в ней играть?

Вдруг я увидел: по белой стене ползёт божья коровка. Интересно, как же она забралась на такую высоту? У неё же крылышки маленькие, а тут — пятнадцатый этаж! Может быть, мы её сами внесли в квартиру, когда переносили вещи, и не  заметили?

Я подставил палец, и божья коровка, словно только и ждала этого, вползла на него, а с пальца переползла на ладонь.

Как хорошо, что она появилась! Как будто догадалась, что мне плохо одному. Я её, конечно, отпущу. Посажу на кончик пальца и скажу: «Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба, чёрного и белого, только не горелого!» Она раскроет крылышки и поднимется в воздух, как круглый снарядик. Но пусть  это  будет   завтра.   А   сегодня   пусть   поживёт   у   меня.

—   Мама,— спросил   я,— что  едят  божьи   коровки?

—   Наверно, листья, — сказала мама.— Я точно не знаю. А  что?

И показал ей божью коровку.

—   Какая симпатичная,— сказала мама. — Дай ей листик герани.

Я пошёл па кухню, высыпал из спичечного коробка спички и посадил туда божью коровку. Оставил шёлку, чтобы ей там воздух был. Оторвал кусочек листика у герани и наре­зал на доске, как вермишель, чтобы коровке легче было отку­сывать.

Иногда я открывал коробочку и выпускал коровку на подоконник погулять. Она доползала до края, приостанавли­валась, её красная с чёрными точками твёрдая спинка раз­дваивалась, высовывались серые кончики  мягких крылышек.

—  Подожди, — говорил я и прикрывал её ладонью.— Давай ещё немножко поиграем.   Завтра   улетишь!

И она как будто понимала: прятала крылышки.

Я лёг спать. А. когда проснулся и открыл коробочку — божьей коровки там не было. Наверно, я слишком большую щёлку   оставил   для   воздуха,   она   и   вылезла.

Я осмотрел все стены и подоконники в квартире — нет божьей коровки. Скорее всего, улетела через открытый балкон. И может быть, залетела в соседнюю квартиру. И кто-то увидел её и удивился: как же она забралась па такую высоту?

— Не грусти,— сказала мама.— Найдёшь другую. Допи­вай молоко, и пойдём погуляем. Посмотрим, что тут за народ. Познакомишься с кем-нибудь, пока в сад не ходишь.

Мы спустились вниз па лифте. Возле подъезда на скамейке сидели  старушки, чем-то   похожие   на  тех,  что  остались  на нашем старом дворе. Только незнакомые. По дорожке вдоль дома катались на велосипедах мальчишки и девчонки, тоже незнакомые. А через дорожку была большая зелёная территория с лесенками, горками, качелями, песочницей, черепа­хами.

— Посмотри, сколько ребят,— сказала мама,— не будь таким  диким, пойди к ним,   поиграй.

Сама она уже успела познакомиться с какой-то тётей, и они  тут  же  начали о чём-то   разговаривать.

Я перешёл через дорожку и очутился на зелёной террито­рии. Тут росли ёлки и берёзы, и даже пахло грибами, как в лесу. Вот бы в наш двор хотя бы одну такую ёлку. И такую большую  жёлтую  песочницу.

…Наверно, там все уже вышли. Никита и Вадик пускают самолётики  с   крыши  гаража.  Ждут  Алёшку.  Он  выйдет со своим папой, всегда в воскресенье, и они всей компанией пойдут к ларьку пить смородиновый  сок  из картонных  стаканов. А меня с ними не будет.

Кусты, качели, велосипеды, разноцветные мячи — всё вдруг  задрожало и размылось. Я   вытер поскорее глаза и отвернулся  к берёзе,  чтобы  никто не заметил, что  я  плачу.

И тут я увидел девочку в красном платье. Она стояла возле берёзы  и смотрела  на меня из под чёрной чёлки.

—  Мальчик,— сказала она,— ты не знаешь, что едят божьи коровки?