Миниатюры Владимира Деткова
Читая миниатюры Владимира Деткова, проникаешь в одухотворённый мир раздумий и откровений замечательного человека.
В самой обычной жизни он замечает трепетные, неуловимые мгновения бытия, любуется прелестью и щедростью природы. В каждом стихотворении в прозе ощущается неразрывная тесная связь человека и всего живого, будь то осы, пчёлы или светлячок, акация, каштан или шиповник.
Владимир Павлович Детков (1937—2009) родился в Подмосковье, учился в школе на Украине, в сельскохозяйственном институте в Ростовской области, работал агрономом, журналистом. Закончил Литературный институт и двадцать лет был главой Курского отделения Союза писателей.
Скупая на факты биография! Однако есть возможность составить представление о писателе по его книгам. Миниатюры Деткова похожи на разноцветные камешки калейдоскопа: прочитал — и новая картинка, ещё интересней предыдущей. В итоге образуется объёмное витражное полотно, сотканное из философских выводов и поэтических ассоциаций.
Акация
Акация, южная гостья наших краев, по осени никогда не успевает сменить свой наряд и в октябре так же зелена и густолиста, пока однажды ночью не оберёт её всю до ниточки колючий заморозок. Дохнет он разбойно — и дрожью осыплется её нежелтеющий наряд, и зарябит стылая земля прощальным взглядом лета…
А весной, когда всё живое вокруг уже зеленеет и цветёт, акация ещё долго стоит безжизненная, ершась недоверчиво своими колючками даже на щедрую теплынь солнца.
Так душа человеческая после разбойного с ней обхождения не сразу отзывается на доброту…
В горах
Кусты в горах — первые друзья туриста. Они, как люди, протягивают руку помощи на крутом подъёме. Но особенно важна их поддержка при спуске. Ведь каждый спуск с высоты — это медленное падение. Тормоза — мускулы рук и ног. Опора — выступы, корни, ветви. И если вдруг что-то откажет — катастрофа.
На руки и ноги свои надеется человек, силу и волю их знает. И потому залог успеха в том, насколько он умеет выбирать друзей…
Да, не всякой протянутой ветви-руке довериться можно. Одни бывают ненадежны своим неумением помочь — слабы в корешках… Другие — нежеланием: стоят в стороне от тропы твоей — не дотянешься. А бывает, в трудный момент схватишь, не разбирая, протянутую «руку» и вскрикнешь от боли и неожиданности — в ладонь твою впились предательские колючки… Но ты удержался, устоял, пересилив боль. И втрое осмотрителен, осторожен, выбирая точку опоры. Нашёл, испытал на крепость и сделал уверенный шаг к своей цели.
И так до конца — от друга к другу.
Вишня и град
Град сыпанул внезапным вражьим набегом на сад. Сбил цвет вишневый. Лежат на земле вперемежку белые братья-разбойники.
Град, сотворив беду, быстро исчез, словно по сигналу «к отходу». Пошёл совершать свой круговорот под солнцем. Ему ещё быть градом-дождём, ещё сверкать в этой жизни.
А вишневая осыпь осталась лежать, отторгнутая от своего незавершённого дела, а значит — от жизни.
Не дотянуться ей, не стать никогда цветом-ягодой.
Душа и руки
Рука тянется срывать… Зачем? Не лучше ли глазам довериться: смотреть, убедить себя в непосягаемости, грустить о несорванном, мечтать. Душой стремиться!
А нередко руки опережают движение души. Забегают вперёд… Грубят… Берут всё, что могут.
А душе там уже и делать нечего — на развалинах недостроенных чувств… на разгаданных тайнах…
О чём же мечтать?!
Но человек строит на развалинах новый замок…
Каштан
На грустную аналогию наводит порой скоротечная эволюция обыкновенного конского каштана.
Был молодым-зелёным — ершистым слыл, в руки просто так не давался.
«Созрел — «поумнел». Шкурку колючую сбросил, стал гладким, блестящим, удобным. Всяк его в кулаке зажмёт, всяк, играючи, с ладошки на ладошку перебросит. Только и утешение, что не жарят да не едят…
Книга
Взял у приятеля хорошую книгу, прочёл, но придержал для повторной беседы, а скорее — для немого общения…
А потом случилось обрести в магазине такую же…
Предложил приятелю взять её вместо прочитанной. Он возрадовался, как ребёнок, чистенькой, новенькой…
Обрадовался и я — читанная книга дороже мне, как человек, одаривший откровением…
Объяснение
Шли двое по лесу. Одной тропой, взявшись за руки шли, а по-разному на мир смотрели.
— Не люблю берёзы за их слабость. Любому ветру кланяются, — сказала она. — То ли дело кедр — могучий, стойкий. В нём иной ветер сам запутается. Лесоруб подойдёт, глянет вверх и опустит топор — жалко.
— Не от слабости берёзка под ветром клонится. Нежностью его дарит. Что он без неё, что она без него — даже голоса не подадут. А вместе — такая песня! Придёшь к ним после трудового дня, окинешь глазом, прислушаешься — и усталость пополам расколется. И ты из неё для нового дня растёшь… А кедр — это, конечно, здорово… Только рядом с ним маленьким себя чувствуешь…
Остановились у сосны с открытой смоляной засекой.
— Смотри, как напряглась, — восхитился он, — сплошные сгустки мышц.
— Да ну-у… — скептически протянула спутница.— Это скорее рёбра торчат. Скинула одежду старуха и обнажила свою худобу.
Повеяло холодком ссоры. Вот и руки отчуждённо разошлись и взгляды оттолкнулись.
Стоит она перед ним, гордо вздёрнув худенькие плечи, вся такая маленькая, хрупкая, смотрит снизу вверх. В глазах вызов и ершистая непокорность… А руки, опавшие вдоль тела, опоры ищут в растерянности и смятении…
«Что он без неё, что она без него», — услышал он свой голос и, улыбнувшись непримиримому взгляду, подхватил её на руки и закружил в шалом порыве… Тонкие руки нашли опору, обвились вокруг его шеи. А светлые волосы разметались. Как на ветру…
Плотина
Когда дело долго не поддавалось, он оставлял его в покое и брался… за более трудное, нелюбимое. Проходил день-другой, и он с радостью возвращался к заброшенному, и оно спорилось.
Хитрость проста: более трудное дело — как плотина, которая копит упрямство, энергию мысли, умелость рук… И тогда уж прежнему не устоять.
Светлячок и море
Ночная волна лениво лизала плоские камни дикого пляжа. На море ни огонька, ни звёздочки — глухая тьма. Она пугает и манит. Хочется сделать шаг вперёд и жутко отдаться во власть стихии.
Светлячок слетел с прибрежных кустов и оживил тьму своим лёгким мерцанием. Он всё ниже и ниже опускался к воде. Вот уже две светящиеся точки живут в темноте: светлячок и его отражение в сонной волне. Ещё секунда — и они, качнувшись навстречу друг другу, слились в одно целое и погасли… Светлячок неосторожно встретился с водой. Я выловил пострадавшего и положил его на ещё тёплый камень. Скоро он, обсохнув, «потеплел» едва заметным свечением, всё более разгораясь. Потом как ни в чём не бывало снялся с камня и привычно замигал в пульсирующем полёте. Но урок не впрок: он снова направился в море. И снова, обманутый своим отражением, пал в воду.
Дважды спасённый, он не изменил своей страсти и, завяз дальше от берега, погас, уже навсегда.
Несколько минут было темно, словно ночь справляла короткий траур о погибшем. А потом — один, другой, третий — замерцали над водой другие и, как искры от костра, подхваченные ветром, угасли поодиночке…
Слепое добро
Чтобы отвлечь от себя ос, залетающих в комнату, устроил на подоконнике кормушку — блюдце с вареньем.
Подлетела одна, другая, третья…
Притихли, упиваются сладостью. На фоне высвеченного солнцем клубничного варенья, изящно выточенные, смотрятся они янтарно. Только у меня при виде чёрно-жёлтой полосатости осы всегда почему-то возникает ощущение хищника. Но не тигровая шкура по похожести, а что-то близкое к оскалу акульей пасти… Должно быть, какое-то забытое впечатление детства отозвалось… Акула, конечно, с картинки, а уж ос в былое время мы, помню, всё прибить старались. По неосознанной жестокости: на всякий случай — чтоб не ужалила!..
Теперь вот моя взрослость замаливает неразумные грехи детства… Даже на душе как-то блаженно стало. Словно и впрямь поверила она, что авось зачтётся эта кормёжка живых тварей…
Только взрослость порой не менее слепа в своих порывах.
Не прошло десяти минут, как на блюдце завязалась потасовка. Вроде и места и варенья всем хватало, а нет же, наскакивают друг на дружку, клубятся, сцепившись, скатываются с блюдца на подоконник и пропадают вовсе за окном… Поставил второе блюдце. Да куда там — пуще прежнего завозились на расширенном поле брани. Точно выпивохи, перебравшие вольного хмеля: где пили, там друг дружку и тузили…
Шиповник
Куст шиповника хранит в себе завидное совершенство: даже имея спелые плоды, он продолжает цвести и как бы переживает за одну жизнь несколько раз юность… А вернее — он просто не расстаётся с ней до самой глубокой осени. И когда проходишь мимо по солнцепёку — весной ли, летом ли, — шиповник всегда пахнет своим первоцветом.
Литература
1. Детков В.П. Свет мой светлый: Миниатюры, рассказы, повесть. — М.: Современник, 1984.
2. Демьянчук Т.В. Гражданин Курского края. Владимир Павлович Детков / http://library.gu-unpk.ru/Blog/?p=6262
3. Сайт писателя http://detkov-vp.narod.ru/