Новогодние праздники

Новогодние праздники

Приближаются самые замечательные деньки. Как их любят детишки! Как о них мечтают взрослые!

В ожидании Нового года находятся все люди без исключения. Да и как иначе! Ёлку наряжают, на утренники и в гости ходят, подарки дарят, веселятся, устраивают шумные игры и розыгрыши.

Давайте прочитаем замечательные рассказы о Новом годе, вспомним наши традиции, счастливое детство.

‘Разве могут быть «плохие ёлки»?’ — интересуется герой миниатюры В. Голявкина. И приходит к твёрдому выводу: нет, конечно!

А какая весёлая и дружеская атмосфера царит в семье Павлика из рассказа В. Карасёвой «В лесу родилась ёлочка…»! Какой замечательный дедушка Илья! Притворился Гулливером среди лилипутов и устроил для детишек смешную игру. И ему вовсе не важно, что не все из них учатся только на пятёрки.

Что может быть лучше, чем наряжать ёлку? В коробке обязательно найдутся разноцветные шары и гирлянды. Но особенно дороги старинные игрушки, как ‘макушечка’ из одноимённого рассказа Н. Коняева. Мальчику так хочется самому водрузить эту макушечку на ёлку, но он вынужден соблюдать семейные обычаи. Иногда лучше мечтать, чем расстаться с заветной мечтой.

Ах, эти новогодние утренники! Можно участвовать в маскараде, в новогоднем спектакле с розыгрышами и стихами. Даже встретить на улице жёлтого слона. Да-да, не удивляйтесь! Слона. Жёлтого. И говорящего. И в валенках. Как в рассказе Ю. Яковлева.

Память детства крепко хранит самое дорогое. Особенно, если связано оно с близкими людьми. И какое только желание ни загадаешь, всё волшебным образом исполнится, как в рассказах Д. Емца и Д. Булатниковой.

И ещё одно небольшое отступление. Когда после новогодних праздников увидишь в куче мусора ёлку с поломанными ветками, с пожелтевшей и поредевшей хвоей, становится как-то не по себе. Не очень ли уж мы расточительны — каждый год вырубаем к празднику столько молодых деревьев?

По этому поводу всегда много разных мнений. Одни доказывают, что вырубать к Новому году молодые зелёные ёлочки — это чуть ли не кощунство, что обычай этот пора отменить. Другие успокаивают: ёлки вырубаются для ухода за лесом.

Наверное, каждый по-своему не прав. Ведь если, жалея ёлки, отказаться от весёлого новогоднего праздника, то почему же и цветы не пожалеть. А может быть, надо запретить и охоту, и рыбную ловлю?

Когда проводится прореживание молодого ельника, полагается вырубать худшие деревья, а хорошие оставлять в лесу. Кому же охота принести домой чахлую, однобокую ёлочку? Всякий норовит выбрать самую красивую. Иногда бывает так, что Новый год на носу, а хороших ёлок нет, а то и плохих не хватает, тогда в лес отправляется хапуга с топором. Он-то уж не пожалеет ёлочек, вырубит самые красивые, которым бы расти да расти в лесу. Как же решить задачку с новогодними ёлками?

Лесоводы закладывают специальную плантацию. На одном гектаре сажают 10 тысяч малышек. Через пять лет некоторые ёлочки можно вырубать для Нового года. Срубают через одну, остальным дают простор. Ещё через пять лет и все остальные подрастают, становятся чудесными ёлочками.

Что же получается? Чтобы вырастить деревья до тех пор, пока из них выйдет хорошая древесина, нужно ждать сто лет. За это время можно снять десять урожаев новогодних ёлок. Выходит, новогодние ёлки экономически выгоднее. Да и в молодом зелёном ельнике птицам и зверям удобно строить гнёзда, прятаться от хищников и непогоды. Значит, без таких участков в лесу не обойтись.

 

Виктор Голявкин

Про ёлки

 

Новый год пришёл. Я люблю Новый год. В Новый год везде ёлки: у нас дома ёлка, в витринах ёлка, в школе ёлка. На работе у папы большая ёлка.

В Новый год всегда весе­ло. В Новый год всюду подарки дают. Сегодня папа сказал:

— Пойдём сходим за ёлкой.

Я быстро оделся, и мы пошли. У нас много игрушек в ящике. Много разных шаров, золотых цепей. Скорей бы их всех на ёлку!

По улице многие несли ёлки. Один мальчик вёз ёлку на санках. У него была очень хорошая ёлка. Густая.

— Вот такую хочу! — крикнул я.

— Хорошая ёлка,— сказал папа.— Но мы найдём лучше.

Мы долго выбирали ёлку. Наконец выбрали. Гораздо лучше, чем та, на санках.

Мы понесли её с папой вдвоём.

Вдруг видим — идут Мишка с мамой. Мы с Мишкой учимся в одном классе. И они тоже несут ёлку.

Мы подождали их и пошли вместе.

— Моя ёлка больше твоей,—сказал Мишка.

— Зато моя гуще.

— Моя красивей,— сказал Мишка.

— Нет, моя,— сказал я.

А какой-то прохожий сказал:

— О! Чудесные ёлки!

— Вы слышали? — спросил папа.

Мы, конечно, слышали. И всё поняли. Каждый думает, его ёлка лучше. Но это только так ка­жется. Все ёлки хорошие. Потому что каждый считает свою ёлку лучшей. Поэтому нет плохих ёлок.

И я пригласил на ёлку Мишку. А Мишка меня пригласил к себе.

Приближаются самые замечательные деньки. Как их любят детишки! Как о них мечтают взрослые!

В ожидании Нового года находятся все люди без исключения. Да и как иначе! Ёлку наряжают, на утренники и в гости ходят, подарки дарят, веселятся, устраивают шумные игры и розыгрыши.

Давайте прочитаем замечательные рассказы о Новом годе, вспомним наши традиции, счастливое детство.

‘Разве могут быть «плохие ёлки»?’ — интересуется герой миниатюры В. Голявкина. И приходит к твёрдому выводу: нет, конечно!

А какая весёлая и дружеская атмосфера царит в семье Павлика из рассказа В. Карасёвой «В лесу родилась ёлочка…»! Какой замечательный дедушка Илья! Притворился Гулливером среди лилипутов и устроил для детишек смешную игру. И ему вовсе не важно, что не все из них учатся только на пятёрки.

Что может быть лучше, чем наряжать ёлку? В коробке обязательно найдутся разноцветные шары и гирлянды. Но особенно дороги старинные игрушки, как ‘макушечка’ из одноимённого рассказа Н. Коняева. Мальчику так хочется самому водрузить эту макушечку на ёлку, но он вынужден соблюдать семейные обычаи. Иногда лучше мечтать, чем расстаться с заветной мечтой.

Ах, эти новогодние утренники! Можно участвовать в маскараде, в новогоднем спектакле с розыгрышами и стихами. Даже встретить на улице жёлтого слона. Да-да, не удивляйтесь! Слона. Жёлтого. И говорящего. И в валенках. Как в рассказе Ю. Яковлева.

Память детства крепко хранит самое дорогое. Особенно, если связано оно с близкими людьми. И какое только желание ни загадаешь, всё волшебным образом исполнится, как в рассказах Д. Емца и Д. Булатниковой.

И ещё одно небольшое отступление. Когда после новогодних праздников увидишь в куче мусора ёлку с поломанными ветками, с пожелтевшей и поредевшей хвоей, становится как-то не по себе. Не очень ли уж мы расточительны — каждый год вырубаем к празднику столько молодых деревьев?

По этому поводу всегда много разных мнений. Одни доказывают, что вырубать к Новому году молодые зелёные ёлочки — это чуть ли не кощунство, что обычай этот пора отменить. Другие успокаивают: ёлки вырубаются для ухода за лесом.

Наверное, каждый по-своему не прав. Ведь если, жалея ёлки, отказаться от весёлого новогоднего праздника, то почему же и цветы не пожалеть. А может быть, надо запретить и охоту, и рыбную ловлю?

Когда проводится прореживание молодого ельника, полагается вырубать худшие деревья, а хорошие оставлять в лесу. Кому же охота принести домой чахлую, однобокую ёлочку? Всякий норовит выбрать самую красивую. Иногда бывает так, что Новый год на носу, а хороших ёлок нет, а то и плохих не хватает, тогда в лес отправляется хапуга с топором. Он-то уж не пожалеет ёлочек, вырубит самые красивые, которым бы расти да расти в лесу. Как же решить задачку с новогодними ёлками?

Лесоводы закладывают специальную плантацию. На одном гектаре сажают 10 тысяч малышек. Через пять лет некоторые ёлочки можно вырубать для Нового года. Срубают через одну, остальным дают простор. Ещё через пять лет и все остальные подрастают, становятся чудесными ёлочками.

Что же получается? Чтобы вырастить деревья до тех пор, пока из них выйдет хорошая древесина, нужно ждать сто лет. За это время можно снять десять урожаев новогодних ёлок. Выходит, новогодние ёлки экономически выгоднее. Да и в молодом зелёном ельнике птицам и зверям удобно строить гнёзда, прятаться от хищников и непогоды. Значит, без таких участков в лесу не обойтись.

 

Виктор Голявкин

Про ёлки

 

Новый год пришёл. Я люблю Новый год. В Новый год везде ёлки: у нас дома ёлка, в витринах ёлка, в школе ёлка. На работе у папы большая ёлка.

В Новый год всегда весе­ло. В Новый год всюду подарки дают. Сегодня папа сказал:

— Пойдём сходим за ёлкой.

Я быстро оделся, и мы пошли. У нас много игрушек в ящике. Много разных шаров, золотых цепей. Скорей бы их всех на ёлку!

По улице многие несли ёлки. Один мальчик вёз ёлку на санках. У него была очень хорошая ёлка. Густая.

— Вот такую хочу! — крикнул я.

— Хорошая ёлка,— сказал папа.— Но мы найдём лучше.

Мы долго выбирали ёлку. Наконец выбрали. Гораздо лучше, чем та, на санках.

Мы понесли её с папой вдвоём.

Вдруг видим — идут Мишка с мамой. Мы с Мишкой учимся в одном классе. И они тоже несут ёлку.

Мы подождали их и пошли вместе.

— Моя ёлка больше твоей,—сказал Мишка.

— Зато моя гуще.

— Моя красивей,— сказал Мишка.

— Нет, моя,— сказал я.

А какой-то прохожий сказал:

— О! Чудесные ёлки!

— Вы слышали? — спросил папа.

Мы, конечно, слышали. И всё поняли. Каждый думает, его ёлка лучше. Но это только так ка­жется. Все ёлки хорошие. Потому что каждый считает свою ёлку лучшей. Поэтому нет плохих ёлок.

И я пригласил на ёлку Мишку. А Мишка меня пригласил к себе.

В.Карасёва. В лесу она росла

Вера Карасёва

В лесу родилась ёлочка…

 

Я спросил маму:

— Я могу пригласить на ёлку гостей?

— Конечно, — ответила мама. — Ёлку мы устраиваем для тебя и твоих друзей. Зови всех, с кем дружишь. На завтра, на четыре часа.

Дело было к вечеру. Я испугался, что не успею всех позвать, живо оделся и побежал во двор. К счастью, все мои друзья и новая наша девочка Джеки Томпсон были во дворе и катались с горки на санках. Вовка катил вместе с Джеки и учил её, как надо управлять салазками, чтобы не перевернуться. Ведь она до этого года жила в Африке и никогда со снежной горы не каталась.

Когда они все съехали вниз, я сказал:

— Слушайте! Завтра в четыре часа у нас…

— Будет ёлка! — закричал Вовка. — Все придём. Можешь не беспокоиться.

— И, пожалуйста, дома не обедайте. А то бабушка наша обижается, если гости плохо едят.

Сергей спросил:

— А Машу на ёлку взять можно?

— Конечно, можно, — ответил за меня мой друг Вовка. — Сестёр и братьев, всех можно, и родных, и двоюродных.

А потом мы пригласили Джеки, и она сказала, что придёт непременно. И ещё Вовка пригласил Витю и Зойку. Это тёти Лидины дети, а тётя Лида — главная хозяйка нашего двора. Когда я вернулся домой, мама с бабой Катей были на кухне Готовили обед и как всегда разговаривали о своих учениках. Они же обе учительницы. Мама учит в разных классах французскому языку, а бабушка только в третьем классе, но зато все предметы преподаёт. А мой папа тоже учитель и директор в школе для взрослых.

Баба Катя раскатывала тесто и говорила:

— Есть у меня в классе ну прямо золотые дети! Но есть и настоящие мучители. Например, Вася Кошкин. Я боюсь, что он меня убьёт…

— Чем убьёт? — испугалась мама.

— Грамматическими ошибками! Вот чем. В последнем диктанте он написал «уше» вместо «уже» и «яплуко» вместо «яблоко». Три ошибки и при этом такие грубые! Боюсь, что родители не пустят его завтра к нам на ёлку.

— А ты пригласила Кошкина к нам на ёлку? — удивилась мама.

— Пригласила, — ответила бабушка. — И Васю Кошкина, и его товарища Федю Петрова. А ты считаешь, что если у ребёнка двойка, так нельзя его приглашать на ёлку?

— Нет, я так не считаю, —  ответила мама.

Пока мама с бабушкой говорили о Кошкине, дед Илья и дядя Егор устанавливали ёлку. Она у них почему-то никак не становилась, и они всё спорили. Их позвали обедать, и тогда пришёл мой другой дядя, Павлик, и один быстро поставил ёлку. И золотую звезду пристроил на верхушку.

Дядей у меня — двое, и с обоими я дружу. Дядя Егор, правда, очень занят. Он учится в институте и всегда пишет, читает, чертит. Дядя Павлик посвободнее. Он учится в нашей школе, в девятом классе. Утром мы вместе ходим в школу, а домой я возвращаюсь один: у нас во втором классе четыре урока, а у Павлика шесть.

Дяди мои хорошие, но дед ещё лучше. Мой дед совсем не старый. Он высокий и красивый. Мне кажется, что он похож на богатыря, которого тоже звали Илья, а фамилия была Муромец. Дед уже тридцать пять лет работает на заводе, а пришёл на него, когда ему было четырнадцать лет. Война тогда была с фашистами. Взрослые были на фронте, и на завод брали ребят. За хорошую работу у дедушки есть медали и орден.

У меня тоже хороший табель. Правда, тройка по физкультуре и четвёрка по рисованию: тапки забываю и цветные карандаши. А остальные отметки — пятёрки. Дед Илья только глянул на отметки, сразу говорит:

— Хо-хо! Боюсь, что в нашей прихожей к весне станет тесно.

— Почему это? — спросила бабушка.

— Появится в ней «Орлёнок», — ответил дедушка.

«Орлёнок»! Велосипед! Это же моя самая большая мечта!..

После обеда дядя Егор занимался, а дедушка с моим папой — он только

что вернулся из своей школы, — убирали ёлку. Я сначала им помогал, а потом разделся и лёг спать. Но я не спал, ждал папу. Он всегда, когда я ложусь в постель, приходит со мной посидеть и что-нибудь мне рассказывает. И сегодня тоже пришёл. Я спросил его: «Чем это так хорошо пахнет?» И он ответил:

— Наверное, Новым годом. Ёлкой, мандаринами и пряниками, что печёт вам на завтра бабушка.

Занавеску не задвигали, и мы видели в окно, как сыплет во дворе снег и белые мухи кружат вокруг фонарей.

— Папа, — попросил я, — расскажи мне, пожалуйста, про метель и про мороз.

— Я лучше тебе почитаю, — сказал папа. Он взял с полки книжку Пушкина «Капитанская дочка» и стал читать про буран в степи. Когда он дочитал до того места, где провожатый привёз путников на постоялый двор, я очень обрадовался и захотел узнать, что будет дальше. Но тут пришла мама, сказала, что ужо одиннадцатый час, и погасила свет.

…Ещё не было четырех часов, когда раздался звонок. Я побежал открыть, и баба Катя со мной. Я открыл дверь, и баба Катя воскликнула:

— Вася! Федя! Вот молодцы, что не опоздали!

Один мальчишка был высокий и чёрный, другой маленький и совсем блондин. Я подумал, что чёрный — Кошкин, оказалось, наоборот.

Федя сказал:

— Мы отряхнули снег ещё на улице.

А Вася добавил:

— И принесли тапки, чтобы не наследить на полу.

Вот! А говорили: «мучитель», «убийца»!

Пока они раздевались, прозвенел опять звонок, это тётя Лида привела Витю и Зойку. Она сказала:

— Мне снег убирать надо, а они с утра кричат: «На ёлку! На ёлку!». Еле до трёх часов дотянула…

И тут я услышал на лестнице большой шум. Отворил двери и вижу — идут все мои гости! И не так уж их много, а шумят, будто сто человек. Впереди идёт мой друг, третьеклассник Вовка, и ведёт Джеки Томпсон. За ними Сергей со своей сестричкой Машенькой, а за Сергеем Валерка и Генка и два их двоюродных братика.

Все гости явились нарядные, а Джеки прямо как Снегурочка: белое платье с кружевом и на голове большой белый бант. Она принесла в целлофановом пакете две красные гвоздики и одну подарила бабушке, а другую — маме.

Последней пришла тётя Женя с Мальвинкой и Галочкой. Увидела, сколько у нас гостей, взмахнула руками и спросила:

— Чем же вы будете их занимать? Волшебный фонарь у вас хотя бы есть?

— Волшебный фонарь Павлик с Егором десять лет тому назад поломали, — сказала бабушка. —  Мы надеемся, что дед Илья с ними займётся.

— Могу, —  согласился дедушка.

Он снял коврик с оленями, что висит над диваном, постелил его на полу, улёгся на нём и вытащил из кармана два клубка зелёных ниток. Я эти нитки хорошо знаю: бабушка Катя уже второй год вяжет деду из них свитер.

— Я — Гулливер, а вы лилипуты, — сказал дед. — Я у вас в плену Свяжите меня покрепче, чтобы я от вас не убежал. — И дал нам нитки

Что тут началось! Одни ползали вокруг деда, а другие — прямо по деду. Мальвинка и Галочка сидели у него на животе. Вася Кошкин связывал ему ноги морским узлом, а Федя Петров и Вовка привязывали ему руки к поясу. Мне было жалко моего деда, и я хотел за него заступиться, но он так смеялся, что в окнах дрожали стекла, и я понял, что деду моему тоже весело. И заступаться за него не надо.

Когда все нитки кончились, дед закричал:

— Разойдись!

И мы разбежались в разные стороны. А дед вскочил на ноги, взмахнул руками, и все нитки разорвались — и мои дедушка стоял совершенно свободный и такой же могучий и красивый, как всегда.

— Хоровод! Хоровод! — закричал дед. И мы взялись за руки и вместе с ним закружились по комнатам. Но в нашей большой квартире нам стало тесно, и мы выбежали на площадку и понеслись по лестнице: вверх вниз! Вниз и вверх! И соседи тоже выбежали из своих квартир, стали у дверей и все любовались дедом. А он — в белой рубашке, весь увешанный зелёными нитками, и в волосах нитки, прямо как водоросли, наверно, им очень нравился, и они все улыбались. Мы запели песню «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла…» И они пели с нами: «Зимой и летом стройная, зелёная была…»

На площадку вышла бабушка и позвала нас ужинать.

Мы сидели по одну сторону стола, а девочки — по другую.

Подали на стол жареную утку, и Сергей сказал моей маме:

— Чтобы вы не обижались, мы с Машей не обедали.

— Мы — тоже, — сказали Валерка и Генка.

И мама принесла ещё двух уток.

Мне кажется, мама и бабушка на этот раз на нас не обижались.

Только кончили ужинать, а уж дед зовёт к ёлке.

Мы — бегом. И дед каждому человеку подарил мешочек, полный конфет, орехов и пряников, и ещё какую-нибудь хорошую вещь: кому — красивый блокнот с авторучкой, кому — настоящий компас или перочинный ножик. А девчонкам всем — ленты. Джеки взяла себе розовые.

А потом были выступления. Вася Кошкин и Федя Петров плясали лезгинку. Да как плясали! У них и кинжалы деревянные с собой были.

В восемь часов все стали собираться домой.

Провожать наших гостей пошли дедушка с дядей Егором и я.

Баба Катя просила нас, чтобы мы были внимательны, не растеряли детей и сдали Кошкина и Петрова родителям в руки.

Мы никого не потеряли, всех отвели домой, а потом покатались на ледяных дорожках. Дядя Егор лучше всех! Он как разбежится издалека! Как за скользит по дорожке! Все на него глядели. А дедушка только три раза проехался и сказал «хватит».

Когда мы вернулись домой, Мальвинка и Галочка уже спали в бабушкиной комнате. Павлик со своими товарищами смотрел по телевизору новогоднюю передачу.

Я тоже хотел посмотреть телевизор, но глаза у меня слипались. Дядя Павлик сказал:

— Ложись спать, друг. Твой праздник на сегодня кончился.

Я лёг и сразу уснул. А проснулся уже в новом году.

 

Юрий Яковлев

Жёлтый слон

 

В зимний день на белой дорожке парка я встретил жёлтого слона. Он шёл прямо на меня, и снег похрустывал под его неуклюжими шагами. Я остановился. Слон тоже встал. Я сказал слону:

— Здравствуй!

Слон ничего не ответил. Он плакал. Откуда-то из глубины жёлтой туши доносилось тихое, тоненькое всхлипывание.

— Что ты плачешь? — спросил я слона.

— Это не я плачу, — послышался из хобота густой голос, — это задние ноги плачут.

— Чего же они плачут?

— Мальчишки хвост оторвали.

— Плохо слону без хвоста, — сочувственно сказал я и ещё раз внимательно посмотрел на жёлтого слона. Слон как слон: хобот есть, лопушиные уши есть, правда, одно ухо рваное, глаза есть, четыре ноги на месте, передние в чёрных валенках, задние в серых, с заплатками. Хвоста действительно не было, на его месте болталась нитка.

Вдруг из глубины слона послышался плаксивый голос:

— И вовсе не из-за хвоста. У меня валенок прохудился, пятка замёрзла. Я говорю, идём домой, а она не идёт.

— На карнавале нас назначили слоном, — снова прозвучал из-под хобота густой голос. — Меня — передними ногами, её — задними. Нам нельзя уходить.

— Завтра перейду в другого слона, — сказали задние ноги и пояснили мне: — У нас есть ещё лиловый слон.

— Лиловый слон — мальчишеский.

— Ну и пусть! Зато я буду передними ногами. Никто хвост не оторвёт.

Ноги умолкли. Только лёгкое сопение слышалось под жёлтой слоновьей кожей.

Такой хороший жёлтый слон, — сказал я, — а передние ноги ссорятся с задними. Трудно ходить по земле, когда ноги ссорятся.

— Трудно, — согласился слон.

— И что же слон умеет делать? — полюбопытствовал я.

— Танцевать, — отозвались задние ноги.

— Станцуй, — попросил я слона и тут же спохватился, что нет музыки. Но слон сказал:

— Мы без музыки. Мы сами.

Внутри слона запели два голоса. Слон стал танцевать. Он поочерёдно поднимал ноги. Иногда путался в ногах и спотыкался. Но в общем он танцевал вполне прилично: кружился, приседал, скакал и даже вставал на задние ноги, а передними в чёрных валенках махал перед моим носом. Слон забыл про все раздоры и про то, что у него замёрзла пятка и оторван хвост. Слон размахивал хоботом, и его жёлтая туша легко поднималась и опускалась, напоминая жёлтый парашют.

Но вот внутри слона пение умолкло. Ноги остановились. Хобот опустился. Слон смотрел на меня круглыми глазами и как бы спрашивал: «Как вам понравился мой танец?»

— Очень хорошо! — сказал я и захлопал.

Слон учтиво поклонился.

— Мы можем ещё лучше, — прихвастнули передние ноги, — мы сегодня устали.

— У нас пятка замёрзла, — напомнили задние ноги.

Мне пора было уходить, и я сказал слону:

— До свиданья!

— До свиданья, — ответил жёлтый слон двумя голосами и протянул мне хобот.

Из хобота выглянула маленькая рука, одетая в шершавую варежку. Я пожал слону руку-хобот и зашагал по белой дорожке.

Отойдя подальше, я оглянулся. Жёлтый слон лежал на снегу. Он, видимо, очень устал от танца и решил прилечь. Рядом с ним стояли две девочки: маленькая, плотная, в меховой шапке и в чёрных валенках, и большая — в платке, завязанном под подбородком и в серых залатанных валенках. Девочки смотрели мне вслед. А жёлтая шкура карнавального слона колыхалась от ветра, как будто усталый слон сладко потягивался на чистом морозном снегу.

 

Д. Булатникова

Гном, свалившийся с ёлки

 

Дом спал. Спал старый фанерный шкаф, в котором так славно было прятаться, играя в жмурки с Наташкой и Колей. Спал круглый стол, накрытый вязаной скатертью с бахромой. Вокруг стола дремали стулья с гнутыми спинками, а под столом видел третий сон закатившийся туда облезлый резиновый мячик.

За дверью спала на большой железной кровати Санькина мама. А над нею на прибитом к стене плюшевом коврике спали рогатые олени среди изрядно полинявших зелёных ёлок. Сестра Наташка спала на диване, и одеяло свешивалось до самого пола, потому что во сне Наташка любила брыкаться ногами. Только часы-ходики над диваном не спали и довольно громко тикали: ‘Тик-так, тик-так’.

Санька сидел в своей решётчатой кроватке и смотрел на ёлку. Чудесной мерцающей громадой высилась она в углу. Ему казалось, что он слышит, как с тихим звоном касаются иголок стеклянные шары, как шелестит мишура и качаются нарядные хлопушки. Он старался не дышать, чтобы лучше слушать голос ёлки — самого большого чуда, которое он видел за свою короткую пятилетнюю жизнь. Под потолком мерцала звезда, склеенная из картона, покрашенная красной краской и облепленная осколками разбитого недавно Санькой зеркальца. Такой красивой звезды не было ни у кого, он точно знал.

Санька сунул руку под подушку, чтобы убедиться, что подарок в бумажном пакетике с нарисованными на нём снежинками лежит на месте. В пакетике были связанные бабушкой носки, красно-синий карандаш, отлитый из свинца пистолетик и четыре карамельки в розовых обёртках. Душу Саньки переполняло счастье. Ведь подарок ему принёс настоящий Дед Мороз — в шубе и валенках, с белой бородой и огромным мешком в руках. Правда, Санька его не видел, задремал на диване, ещё когда мама накрывала на стол. Но потом его разбудили и сказали, что приходил Дед Мороз, очень торопился и просил передать подарок Саньке, а сам поехал раздавать подарки другим детям.

— И Вовке? — спросил сонный Санька.

— И Вовке, и Машеньке, и Васильку, — подтвердила мама.

Наташке Дед Мороз подарил куколку, сшитую из лоскутков, и красивый платочек с вышивкой. Но Санька ей не завидовал — зачем ему кукла и платочек с цветочками? Что он — девчонка? Он — солдат, и ему подарили пистолет! И теперь мальчишки непременно примут его играть в партизан и разведчиков.

От этих мыслей Санька зажмурился и стал ещё счастливее. Но потом снова открыл глаза и уставился на ёлку.

Это была высокая пушистая пихта. Мама принесла её вчера утром, и дом сразу наполнился запахом хвои. Санька крутился вокруг установленного в деревянную крестовину дерева и изнывал от желания поскорее начать наряжать его. Ведь они целую неделю вместе с мамой и Наташкой клеили бумажные цепи, вертели из обложек старых журналов большие пустые конфеты, которые называются смешным словом — хлопушки, рисовали на бумаге зайцев и человечков, а потом вырезали их и приклеивали к ним петельки из ниток. Правда, у Саньки человечек получился кривоватым и длинноруким, но мама пририсовала ему красный колпачок и сказала, что это будет гном. Кто такой гном, Санька не знал и тут же полез с расспросами.

Теперь он знает, что это такой маленький человечек, который живёт в лесу в норке под пнём и прячется от людей. Мама им с Наташкой даже сказку про гномов рассказала.

Поэтому когда мама достала из шкафа коробку с новогодними украшениями, Санька первым делом схватил своего гнома и повесил его в глубину пушистого и душистого ёлочного мира — зацепил за веточку и засмеялся, увидев, как гном смешно закрутился на ниточке, словно танцуя от радости. Потом они осторожно развесили пять серебристых шаров из тонкого стекла с нарисованными на них бело-голубыми цветами. Шары были очень старые — их хранили обёрнутыми в мятую бумагу и очень боялись разбить. Раньше таких шаров было много — целая коробка, но вот осталось только пять.

Остальные игрушки — картонные, ватные и из папье-маше — Наташка и Санька вешали сами, мама ушла на кухню месить тесто для пирога. Рыбки, зверьки, серебристые снеговики, саночки и клоуны — каждую игрушку они рассматривали и подбирали ей особое место. Потом Наташка достала ватного Деда Мороза и прикрепила к нему на грудь бумажную ленточку с красными цифрами 1946. Санька почему-то вздохнул. Вот ещё один год почти прошёл, а папы всё нет… И мама с Наташкой уже почти не верят, что он вернётся. А Санька верит — ведь похоронку-то им не прислали.

А сестра уже доставала канитель — тонкие, почти невесомые полоски из металла — и, подставив табурет, раскидывала её по веткам. Потом они разложили на пихтовых лапах комочки ваты, закрыли крестовину куском старой простыни и поставили на неё Деда Мороза.

Ёлка получилась очень красивой. Такой красивой, что сидел Санька тёмной новогодней ночью в кровати и любовался ею.

Наташка завозилась на диване и окончательно спихнула с себя одеяло. ‘Замёрзнет ведь’, — по-взрослому вздохнул Санька и вылез из кроватки. Укрыв сестру, он подумал и осторожно полез под ёлку.

С трудом, стараясь не шуметь, протиснулся между ветками и уселся, подобрав под себя ноги. Ух, как же тут было здорово! Мягкие пихтовые иголочки нежно тыкались в щеки. Вата, уложенная на них, казалась снегом. Прямо перед носом Саньки покачивался на металлическом обруче крошечный ватный клоун, а чуть выше висела хитрая лиса с колобком на носу. И две настоящие шишки! Санька сидел под ёлкой, вертя головой и придумывая сказки. Он придумал сказку про клоуна, про зелёную лягушку и про волшебную шишку. А про лису и колобка кто-то уже придумал сказку до него.

Кто-то зашебуршал рядом, и Санька вздрогнул. Потом тихонько засмеялся в кулачок — это рыжий котёнок Мурзик проснулся и полез следом за Санькой под ёлку — проверить, что он там делает. Мальчик погладил котёнка, и тот сразу же прижался к нему, свернулся клубочком и замурлыкал. А следом уже шуршало что-то другое. Задев Санькину щеку, оно легко пролетело и упало вниз: ‘Шлёп!’

Под ёлкой было темно и Саньке пришлось наклониться, чтобы рассмотреть, что же это такое свалилось. Рассмотреть-то он рассмотрел, только глазам своим не поверил — на полу, около спящего котёнка сидел крошечный человечек в красном колпачке с золотым бубенчиком, в синей длинной рубашке, полосатых штанах и смешных башмаках с загнутыми носами. А в руках у человечка был яркий фонарик, поэтому Санька и смог так хорошо его разглядеть.

— Ты кто? — удивился Санька.

— Кто, кто… — проворчал человечек и почесал ушибленный бок.— Гном я!

И тут Санька увидел, что руки у человечка очень длинные, а ножки, наоборот, короткие. Значит и правда — это его, Санькин гном! Но тот гном, которого сделал Санька, был бумажным, а этот — вполне живой и даже говорящий. Как могло случиться такое превращение?

А гном тем времен встал на ноги и принялся весело размахивать своим фонариком. При этом бубенчик на его колпачке тонко-тонко зазвенел, и стаи веселых золотых звёздочек закружились между колючими ветками и блестящей канителью.

И сидел Санька, улыбаясь во весь рот, а на ёлке кувыркались и танцевали среди падающих сверху снежинок игрушки. Раскачивались хлопушки и шары, серебряные зайчики от звезды плясали на стенах. Дед Мороз распахнул свой мешок и протянул его Саньке, а из мешка высыпались разноцветные конфетки и, смешно отряхивая бумажные оборки, тут же принялись водить хоровод. Строгие ходики перестали твердить своё ‘тик-так’, и стали вызванивать весёлую песенку. И только котёнок Мурзик сладко спал и мурлыкал, даже не поводя ухом.

От всей этой кутерьмы у Саньки даже голова закружилась. Он боялся пошевелиться, чтобы не зацепить кого-нибудь из веселящегося ёлочного народца. Ведь стоило только подуть на кувыркающегося в своем обруче прямо перед Санькиным носом жёлтого клоуна, как он непременно бы свалился вниз.

Наконец и музыка, и танцы стали стихать. Праздники ведь, как люди, имеют свойство уставать и делать передышку. Санька взглянул вниз и увидел, что его гном, повесив фонарик на ветку, роется в мешке Деда Мороза.

— Что ты ищешь?

— Что, что… — гном имел дурную привычку повторять Санькины слова. — Конечно подарок!

— Кому?

— Кому, кому… А ты как думаешь? Тебе, Санька! Я ищу тебе самый лучший новогодний подарок!

— Но мне уже подарили, — растерялся честный Санька. — Целый пакет подарков.

— Нет, это будет настоящий, волшебный подарок! — Гном запустил в мешок свою длинную руку по самое плечо и, наконец, вытащил оттуда прозрачный граненый камешек-льдинку. — Уф, а я уже боялся…

—Что это? — удивился Санька.

— Это — желание. Причем, самое главное и заветное. Если загадать его в эту ночь, то оно непременно исполнится. — С этими словами гном протянул льдинку Саньке.

Санька подставил ладошку и подарок, такой прозрачный, что его было почти не заметно, если не поднести ладонь к самому лицу, опустился в её середину. Удивительно, но льдинка было совсем не холодной, а теплой и словно живой. В её прозрачных гранях сверкали серебряные искры.

— Спасибо… И что мне теперь делать?

— Ты должен сказать о своем заветном желании и подуть на эту штуку, — гном для наглядности потыкал в льдинку крошечным пальчиком. — Только сначала подумай хорошенько, потому что такие подарки получают только один раз…

— Я понял, — сказал Санька и стал вдруг очень серьёзным. Потом зажмурился, вздохнул и быстро произнес: — Я хочу, чтобы вернулся папа! — и дунул в раскрытую ладошку.

Когда он открыл глаза, льдинка уже бесшумно разлеталась сверкающими снежинками. Мерцающая вьюга закрутила Саньку, и в ней исчез и гном со своим фонариком, и Дед Мороз, и ёлка… Только Мурзик громко-громко мурлыкал и грел его своим теплым боком.

— Ох, ты и выдумщик! — ворчала утром мама, тормоша спящего под ёлкой в обнимку с котёнком Саньку. — Ну-ка, вылезай немедленно! И что тебя туда занесло?

Санька растерянно открыл глаза. В окна, запорошенные снегом светило яркое солнце. На столе пыхтел паром горячий чайник, а сестра Наташка сидела на стуле, болтала ногами, хихикала и показывала на Саньку пальцем.

Сконфуженный Санька полез из-под ёлки. Это же надо было — уснуть! Но зато какой замечательный сон он увидел… и как жалко, что это был только сон.

Ползти было неудобно — мешало что-то, зажатое в кулаке. Санька разжал пальцы и увидел своего смешного длиннорукого бумажного гнома…

А за тысячу километров от Санькиного дома по коридору военного госпиталя бежала всполошенная медсестра и кричала:

— Профессор! Профессор!

— Что такое? — отозвался из своего кабинета Пётр Иванович Каретский, чудаковатый с виду, но известный в научных кругах профессор психиатрии. Профессор совершенно забыл, что сегодня — Новый Год, и с утра явился на работу, чему абсолютно никто не удивился.

— К Безымянному память вернулась!

— А что я вам говорил, Анечка? Амнезия, это такая загадочная штука, что в любой момент человек может вспомнить всё! Тем более, после такого тяжёлого ранения. — Профессор сложил на животе руки и благостно улыбнулся.

— Пойдёмте, пойдёмте скорее, Пётр Иванович! Он там, в вестибюле, около ёлки! Как глянул на неё, так всё и вспомнил…

 

Дмитрий Емец

Новогоднее фото

 

В последний день второй четверти Катя Сундукова и Антон Данилов стояли на остановке и ждали троллейбус.

— Новый год послезавтра! Дед Мороз подарки принесёт! — мечтательно сказала Катя.

Данилов с насмешкой покосился на неё:

— Дед Мороз? Ха! Скажи ещё, Снеговик в противогазе! Нет никакого Деда Мороза!

— А подарки? — растерялась Сундукова.

— Совсем глупая, что ли? — рассердился Антон. — Подарки тебе мамочка с папочкой под ёлку кладут. Это теперь даже первоклашки знают. Положат подарочки, а потом утром скажут, что это он приходил. Кто-нибудь когда-нибудь живого Деда Мороза видел?

Катю, верившую в новогодние чудеса, слова приятеля обидели, и она упрямо сдвинула брови:

— А я уверена, что Дед Мороз есть! Может быть, тебе и родители подарки под ёлку прячут, а мне настоящий Дед Мороз.

Данилов расхохотался, специально погромче, словно призывая всех, кто был вокруг, в свидетели.

— Спорю на твои роликовые коньки, что никакого Деда Мороза на самом деле нет! Если я проиграю, ты получаешь мой горный велосипед! — сказал он издевательски протягивая ладонь.

Сундукова в азарте хлопнула его по ладони:

— Идёт! Приходи к нам на Новый год, и я покажу тебе Деда Мороза.

Антон вскочил в подошедший троллейбус и крикнул:

— Считай, что роликовые коньки уже мои! Попрощайся с ними! И учти, это должен быть настоящий Дед Мороз, а не твой переодетый папочка с ватной бородой!

Катя смотрела на отъезжающий троллейбус и, по свойственной ей нерешительностью, размышляла, не придётся ли ей расстаться с новыми роликовыми коньками.

Она пришла домой и рассказала о споре маме. Та заметно помрачнела и заметила, что хотя Дед Мороз, безусловно, существует, едва ли он успеет навестить за одну ночь несколько сотен миллионов детей, живущих в разных уголках мира. «Пожалуй, мама тоже не очень верит в него», — с тоской подумала девочка.

Она взяла калькулятор и, разделив численность населения Земли на количество секунд в ночи, выяснила, что если бы Дед Мороз действительно навестил всех детей мира за одну ночь, ему пришлось бы посетить триста сорок тысяч детей в секунду, а это многовато даже для сказочного существа.

Она надеялась, что Антон забудет о споре, но не тут-то было. 31 декабря заявился в десять вечера и плюхнулся на диван, рассматривая на праздничном столе пирог и салаты.

— Я отпросился у родителей на всю ночь, свои-то подарки я и так получу, – сказал он и добавил: — А ложка у вас есть?

И он зачерпнул ею ещё не начатый салат.

— Должен же я набраться сил, чтобы всю ночь караулить Деда Мороза! Ведь так? — объяснил Данилов с набитым ртом. — Если я задремлю, вы скажете, что этот сказочный старичок приходил, пока я спал. Знаю я вас!

Часа в два ночи, когда родители Кати отправились спать, Антон извлек фотоаппарат «Полароид» и расположился у ёлки.

— Ждём-с! — заявил он издевательски.

Катя сидела рядом в глубоком кресле и рассматривала шары.

— Только бы Дед Мороз пришёл! — всё время думала она и незаметно задремала, склонив голову на грудь.

Антон помахал рукой перед носом у Кати и убедился, что та в самом деле спит, без подвоха. Сам Данилов крепился довольно долго, но после трех неудержимо начал зевать. Никогда ещё он не засиживался так поздно. Он пробовал тереть глаза, щипал себя, дёргал за уши, принимался ходить по комнате, но сон все равно его одолевал.

Ёлка мерцала разноцветной гирляндой. За окном завывала пурга. Ничего не предвещало, что Дед Мороз должен прийти. «Навыдумывают сказок! Да и как бы он появился, если б существовал? Дверь закрыта, а на восьмой этаж по трубе лезть высоковато», — с умешкой подумал Антон.

Вытерпев ещё часа полтора, уже в половине пятого, он решил разбудить Катю и сказать, что Дед Мороз не приходил, поэтому пускай она отдает ему роликовые коньки. Девочка проснулась и спросонья стала вертеть головой, ничего не понимая.

— Ну что, где твой Дед Мороз? Да и подарочков под ёлкой нету! — засмеялся Данилов.

Внезапно раздался какой-то шорох, гирлянда на ёлке стала мигать чаще, а дверь в коридор приоткрылась.

— Не думай, что я куплюсь на такие фокусы… — начал было Антон. От природы подозрительный, он решил, что в комнату сейчас войдёт какой-нибудь родственник Сундуковой, нарядившийся в красную шубу и прицепивший фальшивую бороду.

Но в комнату никто не вошёл, да и в коридоре было пусто. Данилов стал оборачиваться к ёлке, но в этот момент сверкнула фотовспышка, и «Полароид», висевший у мальчика на шее, щёлкнул сам по себе. Катя вскрикнула. Антон тоже испугался, но быстро пришёл в себя.

— Наверное, я случайно нажал, — сказал он.

Но в этот момент из фотоаппарата начала медленно выползать карточка.

Мальчик уставился на неё, ожидая увидеть пустую комнату. Неожиданно он охнул закрыл рот ладонью и сполз на ковёр.

На снимке напротив ёлки стоял добродушно улыбающийся старик с большим холщовым мешком за плечами. Этого старика ни с кем нельзя было спутать, потому что у него была длинная седая борода, спускавшаяся ниже пояса. А под ёлкой в красивой разноцветной упаковке высилась целая гора подарков!

Дверь в комнату скрипнула и закрылась…

— Не забудь про мой горный велосипед! — напомнила Катя.

 

Николай Коняев

Макушечка

 

К Новому году заносило снегом посёлок, и на огородах обгрызали яблони прибежавшие из леса зайцы, а иногда, особенно в снежные зимы, появлялись на задворках и волки… Мать тогда ругалась, если мы задерживались на улице, — возле баньки серели волчьи следы, величиной с наши ладошки.

Центр жизни незаметно перемещался в дом, в теплую глубину комнат.

Сюда и приносил отец ёлку. Обледеневшие ветки медленно оттаивали, и комнаты наполнялись запахом леса. Стоило только закрыть глаза, и казалось, что ты в лесу, не в том страшном, по-волчьи подкрадывающемся к задворкам домов, а в добром, наполненном птицами и зверятами, в просторном лесу, где хватает места для всех.

Этим лесным запахом и начинался праздник.

Можно было засесть за любимую книжку, можно было играть, но ни книжка, ни игра уже не могли отвлечь внимания от того главного, что происходило сейчас в комнате.

Над головой тяжело отдавались шаги ходившего по чердаку отца. Сыпались опилки. Отец искал на чердаке крестовину для ёлки.

К вечеру ёлка уже стояла в комнате, и мы ждали теперь, пока освободится мать, чтобы вместе с ней развесить игрушки.

Синеватые сумерки, расползаясь по сугробам, скрадывали пространство. Затекали они и в дом. В комнатах темнело, и словно бы больше делалась ёлка. Теперь она заполняла уже всё пространство. Наконец зажигали свет, и мать, освободившись от хлопот, осторожно доставала с высокого чёрного шкафа картонную коробку…

Мать осторожно развёртывала закутанные в вату игрушки, а мы — я, брат и сестра, сгрудившись вокруг стола, смотрели, как вспыхивают в её руках праздничными блёстками уже позабытые нами шарики и гирлянды.

Отец, казалось, не обращал внимания на нас, но и он, повозившись на кухне, тоже заходил в комнату.

— Ну что? — покашливая, спрашивал он.— Наряжаете?

— Счас начнём…— отвечала мать.

— Ну-ну…— говорил отец и, взяв газетку, присаживался на диван.

Игрушки вешали по очереди.

Мы принимали из рук матери сверкающие шары, домики, люстры и самовары и, стараясь не дышать, натягивали ниточки на растопыренные ёлочные лапки.

И всегда в мои руки попадали почему-то или бумажные звёзды и лошадки, или груши и яблоки из папье-маше, а яркие, сверкающие шары из тонкого стекла развешивали брат и сестра.

Однако нимало не подозревая подвоха, я развешивал на нижних ветках небьющиеся игрушки и был вполне счастлив этим, пока не наступала очередь макушечки.

Это был сверкающий шар с часами, стрелки которых застыли без пяти минут двенадцать. Завершался шар длинной, усыпанной белым снегом пикой.

Эту макушечку и нужно было водрузить на специально подпиленную отцом верхушку ёлки.

Макушечка считалась у нас самой ценной игрушкой, и всегда мы упаковывали её особенно тщательно, заворачивали в несколько слоёв ваты, так что почти половину коробки занимала она.

Для того, чтобы водрузить макушечку, брат становился на стул, а я или сестра подавали её. Но даже подержать макушечку в руках, отдать брату, а потом следить, как она поднимается на самый верх ёлки, и то было важно для нас и мы всегда спорили, кто будет подавать её.

Брат, готовившийся к поступлению в педагогический институт, кажется, первым нашёл решение этой задачи. Макушечку должен был подавать тот, кто лучше закончил четверть. Это предложение понравилось отцу… Только мне было грустно. Моя сестра жила в отличниках все годы и понятно, что по правилу, предложенному братом, мне никогда бы и не удалось заполучить макушечку в свои руки. И редко, когда украшение ёлки заканчивалось без слёз. Брат-педагог был неумолим, но мать всегда, как бы незаметно, придвигала макушечку ко мне, чтобы и я мог её потрогать.

Однако все это было не то, ведь это совсем другое — не тайком погладить макушечку, а открыто взять её в руки и передать брату… Совсем, совсем не то… И — случайно ли? — мне снилась по ночам макушечка, сверкающая праздничными новогодними огнями.

Кажется, учился я уже в третьем классе… Брат приезжал на два дня и сразу после праздника возвратился в город. Десятого числа, в последний день каникул, мы разбирали ёлку вдвоем с матерью — сестра ушла к подружке.

Сверкающие игрушки исчезали в картонной коробке, ёлка пустела, обнажались пожелтевшие ветви. Когда мы распутывали ниточки, иголки осыпались с веток прямо на наши руки.

Осторожно мать сняла макушечку, и тут её окликнул из кухни отец. Когда мать вышла, дыхание у меня перехватило. Наконец-то столько раз снившаяся по ночам макушечка лежала передо мною. Осторожно я взял её в руки. Лёгким, почти невесомым был этот огромный шар с пикой-вершиной, с часами, остановившимися без пяти минут двенадцать.

Ярко сверкала макушечка, но — странно! — пустыми и эфемерными показались мне эти блёстки. Праздник закончился, пожелтела и осыпалась иголками засохшая елка, а эта, макушечка фальшиво весело отражала электрический свет, словно бы праздник ещё предстоял. Стало грустно, и я торопливо засунул макушечку в коробку. Она ударилась о стеклянный шарик и, шурша, вывалился из неё кусочек стекла с циферблатом часов. Серебристая, зияющая, как тонкий ледок на реке, пустота открылась на месте стрелок, застывших перед Новым годом. Стало страшновато. Хотя макушечка для меня уже и стала какой-то чужой, но всё равно — её любили все. Я торопливо прикрыл макушечку слоем ваты и положил сверху стеклянные шарики.

Вернулась из кухни мать.

— Корова не спокойная чего-то…— пожаловалась она и, торопливо развязывая платок, подошла к столу.

— Убрал уже?

— Убрал…

— Вот и молодец! — мать вздохнула и закрыла коробку.

Прошло ещё полчаса, и отец вытащил из комнаты засохшую ёлку. Он воткнул её в сугроб на нашей помойке.

К весне иголки с неё совсем осыпались.

До самой весны помнил я о разбитой макушечке, а потом, когда с талым снегом пропала куда-то и ёлка, позабыл.

На следующий праздник мы наряжали ёлку вдвоем с сестрой. Брат приехать не смог, он не успел сдать какие-то зачёты, а мать была занята. Впрочем, мы подросли за этот год и сами прекрасно справлялись с этим делом.

Наконец мы добрались до макушечки.

— Ой! — сказала сестра, взяв её в руки.— Поломалась…

Макушечка переливалась яркими праздничными блёстками и только пустота, зияющая на месте циферблата, напоминала о том, что праздник, хотя он ещё не начался, всё равно когда-то закончится, а раз так, то стоит ли уж очень радоваться ему.

Смутно вдруг стало на душе. Зябким холодком шевельнулось что-то в груди.

— Да,— пытаясь скрыть своё состояние, равнодушно сказал я.— Поломалась…

— Жалко,— вздохнула сестра.— Такая красивая макушечка была.

— Жалко,— сказал и я.

Сестра подумала, потом полезла на стул.

— Ну и ничего! — сказала она оттуда.— Теперь же ёлка у нас в углу стоит. Вот мы и повернём макушечку циферблатом к стене. Смотри оттуда: не видно дырки?

— Не видно…— сказал я.

Сестра водрузила макушечку, слезла со стула и, отойдя к двери, оглянула ёлку.

— По-моему, так даже и красивее? Красивее…— кивнул я, но странно, какой-то

пустой и холодной казалась переливающаяся праздничными блёстками ёлка. Чего-то главного уже не хватало в ней.

И сам праздник тоже остался в памяти, словно он так и не наступил в том году, словно минутная стрелка с разбитого циферблата так и не дошла до заветной цифры…

 

Марина Бондарюк

На ёлке

 

Неожиданно закапало с крыш, и жаркое солнце уставилось в наш двор.

В комнате всё ещё стояла ёлка. С шелковистым шуршанием с неё стекали иглы. Вместе с иглами соскальзывали и кокались о паркет шары. Между холмиками игл лежала на полу зеркальная скорлупа. Словом, надо было собраться с духом и снять игрушки. Но жалко было на это тратить свой последний свободный день

Я открыла форточку. С карниза свисала оплывшая, огромная сосулька. В комнату дохнуло чем-то беззаботным, душистым и влажным, как в апреле. Потянуло на улицу.

— Ну, иди, — сказала Инка, моя сестра.— Только как же ёлка?

— Подождёт,— ответила я.

— Кого подождёт? Меня? Не дождется. У меня сессия. —Она ехидно улыбнулась и распахнула огромный том «Гистологии».

Ёлку привезли промёрзшую, со связанными, как у зверя, лапами, но она всё равно упиралась в дверях. По квартире загулял ветер, и сердце сжалось от радостного предчувствия.

Но дни шли, а ничего особенно радостного не происходило. И теперь подурневшая ёлка томила, как нечистая совесть. Я уже избегала смотреть в угол, где она стоит.

Я топталась в нерешительности, грустя и злясь одновременно, когда неожиданно раздался звонок.

Открыла дверь — на площадке стоял Карташов.

— Это ты? — удивилась я.

— Я, — сказал Карташов, передвигая знакомым движением шапку с затылка на лоб.

Я посторонилась, пропуская его в коридор.

— Кто там? — крикнула сестра.

Это ко мне,— ответила я, но тут же спохватилась: — Ты ко мне?

— К тебе вообще-то,— сказал Карташов.

Мы с ним жили в одном доме, но в разных дворах, когда-то враждовавших друг с другом. Но это было очень давно. В этом году мы стали проходить химию, и Карташов в химическом кабинете сел рядом со мной. Я ничего не имела против: он мне нравился. Впрочем, мне нравились почти все мальчишки из класса.

— Раздевайся,— сказала я.

— Да нет,— сказал Карташов.

Мы немного постояли, оглядывая стены. Карташов передвинул шапку со лба на затылок и наконец процедил сквозь зубы:

— Пойдёшь на утренник?

— Что? — от разочарования я запнулась.

Так вот, значит, зачем он явился — сбагрить билет на утренник. Спасибо! А я подумала, что он зашёл позвать меня на каток. Некоторые девочки из нашего класса сговаривались с мальчишками и ездили на каток стадиона. Некоторые бегали с мальчишками в кино, а после сеанса гуляли по аллейке. Но я еще никуда не ходила ни с одним мальчишкой.

— Ну? — нетерпеливо сказал Карташов и полез во внутренний карман пальто. Он достал два билета.

— С Лёшкой договорились, да он куда-то смылся,— пояснил Карташов,

— Мне некогда,— сказала я. — Мне ёлку надо разбирать.

— А, — сказал Карташов. И спрятал билеты ко внутренний карман. По тому, как он рванулся к двери, я вдруг поняла, что он пришёл не сбагрить билет, а пригласить меня с собой.

— Вова! — сказала я.

Он обернулся, продолжая водить пальцем по замку.

— А там начало во сколько?

— Да в двенадцать,— сказал он и дёрнул рукой, чтобы взглянуть па часы.

Я сделала вид, что прикидываю что-то в уме, потом кивнула, соглашаясь.

— Мама, — закричала я, вбегая в кухню.— Я ухожу. Меня Вова Карташов на утренник пригласил.

Мама вышла в коридор, поздоровалась с Карташовым и спросила, когда начало.

— Да в двенадцать,— ответил Карташов. И взглянул на часы.

— А ёлку когда она будет убирать?— спросила Инка, появляясь в коридоре.— А, Вова! Здравствуй!

Карташов улыбнулся.

— Приду и разберу,—сказала я.

— Это мы слыхали, сказала сестра. — А вечером телевизор, а завтра школа, а потом уроки.

Она рассердилась и ушла в свою комнату.

— Ну вот что,—примирительно сказала мама.— Сними хоть игрушки, а ёлку вечерам вынесем.

— Ну что ты? Мы же опоздаем,— сказала я, вдруг приятно ожёгшись на слове «мы».

— Почему? — беззаботно возразил Карташов.— Времени вагон.

— Вот это я понимаю,— улыбнулась мама.

А Карташов стал расстёгивать пальто.

Инка сидела, уткнувшись в учебник, и даже не подняла головы, когда мы с Карташовым вошли в комнату. Карташов, решительно шагнув к ёлке, сказал:

— Тащи табуретку.

Странно было видеть его не во дворе, не в классе, а у меня в комнате, присевшим перед ёлкой.

— Как их снимать-то? — спросил Карташов, поднимаясь с корточек и подхватывая на лету сорвавшуюся шишку.

— Сперва скинь куртку,— сказала сестра.

Карташов покорно расстегнул куртку и бросил её на диван.

— Снимайте самые подозрительные,— скомандовала Инка.—Вон как та мельница. Сейчас сорвется!

Мы кинулись к золотой мельнице. Столкнулись пальцами. На нас посыпался хвойный дождь.

— Не все сразу,—сказала Инка. —По одному.— На щеках у неё полились ямочки от скрытой улыбки. Ходите на цыпочках, — продолжала она дурачиться. — Не дышите.

Мне показалось, что Карташов действительно перестал дышать. Он был так смущён, что боялся сдвинуться с места.

— Слушай её больше,— сказала я и стала снимать игрушки.

Некоторое время тишина в комнате нарушалась лишь звоном бус, шуршанием веток да стуком шаров.

Я обратила внимание, какие большие у Володи ладони. Игрушки он снимал проворно и осторожно.

— Держи,—предупредил меня Володя, передавая раскачивающуюся стеклянную нить, а сам принялся отвязывать её конец.

— Осторожно,—шепнул он, наклоняясь. Выражение лица у него было трогательно-озабоченным. Мне стало необычайно весело.

Но надо было вмешаться Инке, чтобы всё испортить.

— Какой же ты молодец, что пришёл, — сказала она. Володя обернулся и стал отряхивать ладони.— Хорошо, что пришёл, а то бы ёлка до будущего года простояла.

Володя рассмеялся.

— А куда вы собрались? — полюбопытствовала Инка.

— Да так,— сказала я.

— Секрет?

— Почему? —с готовностью отозвался Карташов.— На утренник. Мы с Лешкой договорились, а он куда-то смылся.

— Можно подумать, что все знают твоего Лёшку,— заметила я недовольно.

— Лёшка Зверев,—добавил он.

— При чем тут Лешка? — сказала сестра.— Не оправдывайся.

— Я не оправдываюсь,— сказал Карташов.

Видно, теперь Инкин тон его не очень смущал.

Я ушла за табуреткой. На кухне мама вымыла два яблока — для меня и Володи. Когда я вернулась в комнату, Карташов оживлённо разговаривал с Инкой. Он говорил о какой-то своей системе.

— Ты себя так тренируешь? — спросят Инка.

— Не то что тренирую. Просто в нужный момент собираю волю в кулак. Это основное в жизни.

— Вот ты какой! — удивилась Инка — Как бы и мне так научиться? Волю в кулак.

У неё была подкупающая улыбка — я по себе знала: не могла на неё сердиться, когда она так мягко и лукаво улыбалась.

Я протянула Карташову яблоко.

— Не хочу,—сказал он, как мне показалось, довольно пренебрежительно.

Он раскраснелся, увлечённый разговором.

А я уже начала грызть свое яблоко и теперь стояла и грызла с глупым видом, не принимая участия в разговоре.

Инка, удобно облокотившись на раскрытую книгу, спросила:

— И тебе всегда это помогает?

— Всегда,—сказал Карташов значительно. — Главное, сконцентрировать волю.

— Ты и уроки делаешь по этой системе?

— С уроками,— замялся Володька,— с уроками пока ещё не получается. — Инка рассмеялась.

— Ладно, попробую и я,—сказала она и погрузилась в чтение. Но ненадолго.

Володя взобрался на табуретку, потом ещё на маленький стульчик, чтобы можно было дотянуться до макушки и снять стеклянный шпиль. Вдруг табуретка закачалась, и мне показалось, что стул сейчас опрокинется и Володя полетит на пол. Я замерла. Он не упал, сбалансировал, ухватился за ствол ёлки.

— Вот фокусник,— с облегчением сказала сестра.— Мог бы грохнуться. Мог бы здорово приземлиться.

— Ерунда,— сказал Володя и, протянув мне шпиль, мягко спрыгнул на пол.

Я торопливо заворачивала игрушки и складывала в коробку. Володя поставил ногу на крест и стал выкручивать ёлку.

— Мама сказала, что ёлку вечером вынесем,— хмуро напомнила я.

— Бегите,—сказала Инка.—Бегите, а то опоздаете!

— Долго ли её вытащить? — разошёлся Карташов.     

Он схватил ёлку поперёк «туловища», поволок через комнату и стал протискиваться        в дверь. Сестра встала, чтобы помочь.

Потом она вернулась в комнату и сказала, чтобы я одевалась, иголки она сама подметёт.

— Не надо,— сказала я — Не надо. У тебя же сессия.

Дул тёплый ветер. Небо было ярким, как кристаллы купороса в стеклянной банке, стоявшей в химическом кабинете. У гаражей      мальчишки играли в снежки. Володя торопливо пересёк двор, шага на два впереди меня.

— Я же говорила, что мы опоздаем…

Он молчал, не оглядывался. Мне захотелось отстать, никуда с ним не ходить. В воротах он остановился.

— Ну ты что, — сказал он с упрёком. — Сама же говоришь, опоздаем.

Мы перебежали шоссе и сели в трамвай. Сквозь запотевшее стекло солнце било в глаза. Напротив меня было свободное место. Я ждала, что Володя подойдёт и сядет, но он не спешил. Тогда  я решила, что он специально делает вид, что мы не знакомы и едем каждый сам по себе. «Вот сойду на остановке, — думала я. — И пешком вернусь домой».

Неожиданно он навис надо мной, держась рукой за петлю.

— Нам скоро выходить, слышишь?

Я подняла голову. Знакомым движением он сдвинул шапку на лоб. Глаза наши встретились, и мы неожиданно улыбнулись.

Я тут же встала, потому что пора было выходить.

Мы перебежали шоссе. Возвращаться домой я раздумала.

Из фойе Дома офицеров доносилась музыка. Мы быстро разделись и поднялись наверх. Там было полно малышни. Все толпились вокруг ёлки. Попадались скучающие фигуры нашего возраста.

Раздался топот. Возле ёлки поднялась какая-то суматоха. Мы подошли поближе. Маленькие дети, построившись парами друг за другом, танцевали польку.

Так как малыши не умели танцевать, впереди шла женщина в паре с каким-то раскрасневшимся карапузиком и показывала, что нужно делать: пробегала вперёд — и все пары неслись за нею.

— Становитесь в пары, — крикнула женщина.

Её приглашение относилось и к нам с Володей. Мы переглянулись. Володя комично втянул голову в плечи.

Музыка смолкла. У ёлки образовалась сутолока и неразбериха. Женщина построила малышей в круг, а сама встала в центре.

— Внимание! Кто знает стихи? Кто хорошо читает стихи? Просим! Победитель получит приз.

Она сделала движение, будто прячет что-то за спину.

— Смелее, поднимайте руки!

К ней нерешительно потянулось несколько рук.

— А старшие ребята почему не поднимают руки? — закричала она.

Мы с Карташовым попятились.

Несмотря на то, что здесь происходило всё то, что обычно происходит на утренниках, моя грусть быстро испарилась. Я только побаивалась, как бы эта тётя не вовлекла меня в какую-нибудь смешную затею. Не хотелось очутиться в глупом положении. Поэтому я была настороже, старалась не попадаться ей на глаза.

В круг выбежала толстенькая блондинка.

— Дедушка Некрасов! — закричала она.— Дедушка Мазай и зайцы.

Но не успела блондинка прочесть самоуверенным наслаждающимся голоском и десяти строк, как женщина её остановила, захлопала в ладоши.

— Замечательно,— сказала она, а на вопросительный взгляд блондинки добавила: — Послушаем и других.

К центру круга сделал два шага малыш, взмахнул руками и неожиданно запел. О, это была всем знакомая «В лесу родилась ёлочка». Но пел он таким тонким, чудесным голоском, что впервые в фойе сделалось по-настоящему тихо.

— Во даёт,— шепнул мне Володя, и плечи у него затряслись от сдерживаемого смеха. Я почувствовала, что меня тоже начинает трясти. В последнее время смех на меня нападал в самые неожиданные моменты. Сейчас он не имел прямого отношения к поющему малышу, скорее к уморительной Володькиной интонации, а ещё больше к его опущенному покрасневшему лицу и сотрясающимся плечам. Мы смеялись, как дураки. Я не могла остановиться и только ждала, когда Володька сконцентрирует волю, чтобы подавить в себе этот приступ. Он делал безуспешные попытки. От этого становилось дико смешно.

Тонкий захлёбывающийся голосок давно умолк, а мы продолжали смеяться. Но теперь хоть это можно было делать в открытую. Все хлопали, женщина громко выражала восхищение. Она стала раздавать призы, и я немного успокоилась. Володя отошёл от меня на несколько шагов.

Всем выступавшим она дала по одинаковой хлопушке, снятой с ёлки, а карапузику достался картонный расписной сундучок. Он дёрнул за ленточку, сундучок раскрылся — из него посыпались конфеты.

Снова заиграл оркестр, и под музыку все ринулись к открывшимся дверям зала, где находилась сцена.

Во время представления мы с Володей сидели тихо и отчуждённо. Я это представление видела в третий раз и с нетерпением ожидала когда наконец Снегурочка выручит Деда Мором и начнётся что-нибудь другое, поинтереснее.

Наконец на сцене упал занавес, и зал зааплодировал. Снегурочка, Дед Мороз, Волк и Лиса, взявшись за руки, дружно раскланивались. Володя случайно задел меня локтем и дёрнулся, как от электрического тока. Я покосилась в его сторону. Лицо его было невозмутимым. Видно, всё-таки собрал волю в кулак. Таким он обычно сидел на химии.

Ветром пахнуло со сцены, и я перестала за ним следить. На сцене стояла ширма кукольника, на ней, свесив ноги, сидел Петрушка, смешной, сморщенный, любопытно таращившийся в зал. Рядом с ширмой возвышался Скоморох в алой рубашке. В одной руке он держал дудочку, в другой—ложку, с шеи у него свешивалась гроздь металлических клавиш, колокольчик и бубен. Тело его тихо позванивало. Он переговаривался с Петрушкой, который отвечал ему писклявым голосом, валился па ширму, болтал ногами, хохотал.

Вдруг Скоморох заиграл на дудочке да так пронзительно, что я вздрогнула. Он ударил локтем в бубен, ложкой по клавишам, а дудочка продолжала визжать у его рта. У меня руки покрылись мурашками. Что за странную мелодию наигрывал Скоморох на своём оркестрике, то ужасно грустную — От неё охватывало смятение, то разухабисто весёлое. И какая-то странность была в самом Скоморохе, например, спина — сутулая, точно ватная. Я вдруг поняла — это спина старика! А как же румяные щёки и льняные волосы?

Я сидела, затаив дыхание. А мальчишки впереди подпрыгивали на сиденьях, хихикали.

Вот Скоморох кончил играть и своим ласковым стариковским голосом принялся увещевать Петрушку. Тог дерзил. Скоморох то шутил, то сокрушался, и я совершенно забыла, что Петрушка — кукла: меня возмущали его проделки. До чего разошёлся Петрушка — он протянул свою ручку и схватил Скомороха за клобук, стащил клобук с головы, а вместе с ним и льняные волосы. Они были приклеены к шапке! И открылась седая, с прочернью голова — голова старика, который изумленно ахнул, прикоснувшись к волосам, погрозил Петрушке, а потом добродушно оборотился к золу. И тут я не выдержала.

— Да прекратите! — крикнула я мальчишкам. От волнения голос мой пресекся. Мальчишки резко обернулись. Сморщили носы.

— Ты что, нервная? — пренебрежительно сказал один.

— Как не стыдно…—сказала я дрогнувшим голосом.

И вдруг мне самой стало так стыдно и тяжко, что захотелось провалиться сквозь пол. Я совсем забыла, что рядом сидит невозмутимый Володька Карташов. Вот я и попалась. То жалкое положение, которого я так старательно избегала,— вот оно. Жалкое и унизительное. У меня не хватило духу ответить мальчишкам, да и что отвечать?

Я тупо смотрела на сцену. Петрушка пожимал руку Скомороху в знак примирения, а сам лукаво отворачивался. Вот он протянул Скомороху шапку с париком, ко только старик сделал встречное движение, как Петрушка заверещал и вильнул в сторону. Мальчишки гоготали, поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня.

Ударил бубен, завизжала удалая дудочка, у меня всё поплыло перед глазами — мне было страшно жаль старика, страшно жаль.

Мальчишки, наверное, нарочно, чтобы подразнить меня, громко переговаривались.

— Петра, не отдавай ему волосы,— советовал один.

— Он и не отдаст,— предположил другой.

— А прогуляться не хотите? — спросил третий. Справа от меня. Да ведь это был Карташов.

— Чего, чего? — угрожающе заныли мальчишки.

— Прямо отсюда и в дверь,— невозмутимо пояснил Карташов.

— Чего, чего?

— Ну! — подался вперед Карташов, и на меня повеяло давним детством, когда он разбойничал на ледяной горке. Здорово же он сказал это «Ну!». Мальчишки, стараясь сохранить независимый вид, медленно отвернулись. Охота препираться с моим соседом у них пропала.

Карташов спокойно откинулся на спинку стула.

Нет, Петрушка не был таким уж испорченным. Раскаявшись он ударился в слёзы и стал жалобно просить, чтобы дяденька на него не сердился. Получив прощение, он отдал скомороху клобук и полез обниматься. Потом, смеясь, побежал вдоль ширмы и выскочил из-за неё. Он сидел на поднятой руке женщины в синем комбинезоне, которая широко улыбнулась залу.

В фойе выстроилась длинная очередь за подарками. Их раздавал Дед Мороз, а Снегурочка отрывала от билетов полоски с надписью «подарок».

Мы с Карташовым медлили, не хотелось идти в хвост, выстаивать за подарком среди малышей. Вдруг жуткий рев раздался возле Снегурочки.

— Ну а билетик где, где твой билетик? — спрашивала Снегурочка.

— Нету, нету,— лепетал знакомый малыш.

— Погоди, не плачь. Да ведь ты уже получал подарок! Получил?

Она смотрела на картонный сундучок в его руках.

— Нет, нет,— мотал головой малыш.

—Да как же нет? — повысила Снегурочка голос. Тогда девочка с челкой прикоснулась к её рукаву.

— Тётя Снегурочка,— сказала она,— этим сундучком его наградили за песню.

— За песню? — удивилась Снегурочка.— Ну а где его билет? Я же не могу дать подарок без билета.

— А ты дай,—попросил малыш. Он перестал плакать, когда за него вступилась девочка.

— Ну парень! — восхищённо сказал Карташов. Я с тревогой на него взглянула, не нападёт ли на него опять нервный смех. Он спокойно улыбнулся.

— А может, того,—сказал он. —Может, пошли? Без этих, без подарков.

Я с облегчением согласилась.

Тем временем очередь стала волноваться.

— У тебя-то хоть есть билет? — Снегурочка обращалась к девочке. Та протянула билет, и Дед Мороз достал из мешка сундучок. Малыш было потянулся за ним, но Снегурочка сказала: «Это не тебе»,— и малыш опять начал всхлипывать.

— Так пошли? — переспросил меня Карташов, я повернулось, чтобы идти, но он остановил меня и попросил билет. Он подбежал к Снегурочке, и в толпе завопили:

— Эй, большой, без очереди лезешь?

Снегурочка подняла тонкие брови, глядя на Карташова, потом неожиданно похлопала его по плечу. Он смутился и, избегая моего взгляда, быстрым шагом пересек зал. Я пошла за ним, а в дверях оглянулась. Малыш тащил в каждой руке по сундучку, из одного сыпались конфеты, оставляя за ним след, как камешки за Мальчиком с пальчик.

Было, наверное, часа три, но солнце скрылось, весной не пахло, белесая туча наплывала с Ленинградского шоссе. Но хорошо шагалось, легко дышалось, и мы болтали без умолку…

Лучше было бы, конечно, прогуляться по аллейке и не так торопливо, как это делали мы. Но нас словно ветер гнал в спину, хотя облако двигалось с противоположной стороны.

Разговор вертелся вокруг утренника. Карташов признался, что терпеть не может этого детского развлечения, но неудобно перед отцом. Я обрадованно поддакнула: у меня то же самое с родителями — принимают за маленькую девочку.

— Но вообще утренник был не таким уж плохим, правда? — сказала я.

— Да, ничего,— согласился Володя.

— Особенно этот Петрушка. Умора! Просто забываешь, что кукла, хотя такой урод. Почему его вообще-то не сделают посимпатичней?

— Не знаю,— пожал плечами Володя. — Что-то в нём есть. Что-то такое. А выглядел бы покрасивее, может, не было бы так забавно.

— Ой, правда, здорово как…— начала я и вдруг увидела, что Володя Карташов исчез. Я оглянулась. Он отстал и знакомым мне жестом передвигал ушанку на брови.

—Ты чего? — спросила я.

— Ничего. Вон Зверь тащится.

Я посмотрела вперёд. От   магазина подпрыгивающей походкой шёл нам навстречу Алёшка Зверев.

— Здрасьте, дети, я ваш папа! — закричал он издалека.

— Вот комик,— с непонятной досадой пробормотал Володька.

— Ну, Картошка, ты даешь, — сказал Алёша Зверев, пожимая руку Володе. — Комик!

—Это ты комик,— сказал Володя.— Я к тебе заходил.

— Когда? — заорал Алешка.— Я из-за тебя в кино не пошёл. Пенёк!

— Сам ты пенёк. Договаривались, что я зайду? Я зашёл, а тебя куда-то унесло.

— Врёт и не смеётся, — сказал Алешка, обращаясь ко мне за сочувствием. Его брови высоко взметнулись.— А где это вы были?

— Там и были,— сказал Володя.

— Тогда ясно,— хмыкнул Алешка.— Так бы сразу и говорил.

— Чего говорил, чего говорил! — закипятился Карташов. — Я к тебе в десятом часу заходил, тебя не было.

Алёшка ещё пуще развеселился.

— А пораньше не мог? Прямо с вечера зашёл бы… Да если хочешь знать, я всего на полчасика выскочил.  

Втроём мы направились к дому. Алёша жил в Авиационном переулке, ему надо было сворачивать после почты. Мы дошли до угла.

— Стойте, стойте, — сказал Алёшка, хотя мы и так остановились. Он подозрительно нас оглядывал.— А вы не врёте? Где же ваши подарки?

— Подарки? — ответил Володя. — Мы их съели.

— Съели? — изумился Алёшка. — Как так съели? Хоть бы мне что-нибудь оставили. — Он простодушно облизнулся: — Ладно, ладно, я вам это припомню. Мой подарок слопали,— сказал он уныло. — Ну и жизнь!

Мы с Володей переглянулись. Глаза его мягко светились, немного смущённо, но не без юмора.

— Я вам это припомню, — ещё раз пообещал Алёшка и подпрыгивающей походкой устремился в переулок.

Мы с Володей перешли дорогу. Следующий дом был наш. Я вбежала в квартиру, и что-то в ней мне показалось странным. Ах, да! Ёлки не было. Комната стала больше и некрасивей.

Инка спала за столом, положив голову на руки, а руки на раскрытую книгу. Мои шаги её разбудили. Инка подняла лицо и улыбнулась.

— Ну как? — спросила она, потягиваясь.

— Хорошо,— сказала я. Меня вдруг разобрала жалость. Пока я так чудесно проводила время, она, бедняга, всё сидела за «Гистологией».

— Ты на меня сердишься? — спросила я.

— Я на тебя не сержусь.

Я подбежала и обняла её. Непривычная к таким выходкам, она удивлённо высвободилась.

— Что, на улице здорово? — спросила она с завистью.

— Ещё как здорово.

— Но утром-то было лучше?

— Нет, сейчас лучше.

— Он что, тебя провожал?

— Он же в нашем доме живёт.

— Я знаю. А до подъезда проводил?

— Ну, проводил,— сказала я.

Я повалилась на диван, глядя в опустевший угол. Застучало сердце. Ёлки не была, а оно стучало. Так же сильно… как в первый день каникул. Нет, всё-таки предчувствия меня не обманули.

В комнате запахло сладким еловым дымом — это во дворе жгли старые ёлки. За окном начинало смеркаться, и Инка включила настольную лампу.