Рассказы Анны Масс
Анна Владимировна Масс (родилась в 1935 г.) детская писательница.
Анна Масс побывала в разных местах нашей большой страны, накопила много жизненных наблюдений, ей есть чем поделиться с ребятами.
Представьте себе, она знает, как можно сделать лепёшки на прутиках и освободить воду, и ещё сотню забавных случаев из жизни геологов! Около двух десятков книг уже нашли своего читателя.
Вспоминая свой московский дворик в книге Белое чудо, она пишет: Для меня моё детство неповторимое, необыкновенное, единственное. О нём знает наш двор, за это я люблю его. Люблю его лужи и трещины на асфальте, люблю треугольник солнечного света у гаражей… Так любят кусочек Родины, который всегда с тобой.
Её герои ходят в походы, помогают родителям, учатся в школе, много читают, делают уроки, исправляют плохие оценки, влюбляются, ревнуют, ссорятся&hellip, Чаще всего повествование идёт от лица девочки-подростка, переживающей пору взросления, становления личности.
Героиня рассказа Дети капитана Гранта и я настолько увлечена книгой Жюля Верна, что читает её даже на уроках. Ох, такое чтение до добра не доведёт! И, правда, Надежда Николаевна забирает книгу и вызывает маму в школу. В какой сложной ситуации по своей вине оказалась девочка! Она боится и учительницы, и мамы, поэтому лжёт, а это ещё хуже. Бывало ли так в вашей жизни?
Нужно творчески подойти к выполнению домашнего задания? Ничего сложного сделаем! А если примеры надо взять только из двух источников: из статьи Белинского о Пушкине и из шестой главы Евгения Онегина? Это у нашей Ирины такой метод: сочетание грамматики с литературой. Для лучшей усвояемости и того и другого, рассуждает героиня рассказа Придаточное изъявительное. Вы, конечно же, заметили ошибку в названии? А как было бы правильно?
Когда я забираюсь с ногами в наше старое-престарое, перешедшее ещё от бабушки, глубокое мягкое кресло, зажигаю торшер и открываю том Джека Лондона, Александра Грина или Рея Брэдбери нет человека, которому в эти минуты жилось бы так же интересно, как мне, полностью согласимся и мы. Да-а, никакой фильм не заменит книгу, тем более даже такой интересный, как Пятнадцатилетний капитан.
Итак, знакомимся с рассказами Анны Масс: Дети капитана Гранта и я, Придаточное изъявительное, Дик Сенд.
Дети капитана Гранта и я
Третий день подряд я читала на всех уроках Дети капитана Гранта. Никто не видел. У меня метод такой: я прижимаю книгу к внутренней стороне парты, там между столом и крышкой щель. И сквозь эту щель видна одна строка. Я постепенно двигаю книгу вверх, и так читаю строку за строкой. Когда нужно перевернуть страницу, я, действуя левой, осторожно, чтобы не зашелестеть, переворачиваю, а правой в это время листаю тетрадку и сосредоточенно смотрю на учителя, делая вид, что внимательно его слушаю.
Таким способом я прочитала много книг, и ничего. А на Детях капитана Гранта попалась. На английском.
Надежда Николаевна рассказывала что-то о модальных глаголах. А я как раз дошла до того захватывающего места, когда лорд Гленарван со своими спутниками попадают в плен к туземцам. И вдруг словно сквозь туман услышала слово must, звучащее как моя фамилия. Я вскочила. Книга с грохотом упала.
Надежда Николаевна! пробормотала я. Я сегодня не выучила&hellip,
В классе поднялся дикий хохот. Смеялась и Надежда Николаевна. Я стояла красная как свёкла и пыталась отодвинуть книгу ногой подальше.
Надежда подошла к моей парте, нагнулась и подняла книгу.
Да ты садись, сказала она. В ногах правды нет.
Надежда Николаевна! уныло затянула я. Отдайте мне, пожалуйста, книжку! Я больше не буду!
Дело в том, что книжка была чужая. Мне её дала Валя на две недели, и послезавтра мне во что бы то ни стало нужно её возвратить.
Отдам, конечно, отдам, закивала учительница, засовывая книжку в свой портфель. Вместе с аттестатом зрелости&hellip,
Я похолодела. До аттестата зрелости мне оставалось пять лет.
После звонка Надежда велела дежурным собрать таблицы и развесить их в соседнем классе. А сама взяла портфель и тоже пошла в соседний класс. Там положила портфель на стол и ушла в учительскую.
Портфель был раскрыт. Из него выглядывала моя книга.
Главное было не раздумывать.
Я вошла в класс там были только дежурные.
Надежда Николаевна велела! сказала я, вытаскивая книгу из портфеля.
Задыхаясь от волнения, я влетела в свой класс и достала книгу из-под фартука.
О, ужас!
Это были не Дети капитана Гранта. Это был Всадник без головы Майн Рида.
В тот же день я пришла к Вале и во всем ей призналась. Валя подумала и сказала:
Ну, ладно. Давай Всадника. Тем более, у нас его нет. А бабушкам я скажу. Они поймут.
Да, Валины бабушки нас, детей, понимают. Они мудрые.
А вот учителя нас не понимают. Я могла бы хоть сто раз объяснять Надежде, что книжка чужая, что мне её нужно послезавтра вернуть ей наплевать. Ей бы только повсюду, где только возможно, применять свои педагогические методы воспитания. То есть наказывать. Она любую несправедливость прикрывает педагогическими соображениями.
Вот, например, позавчера. Мы перед физкультурой переодевались в классе, и я, в шутку конечно, бросила бутерброд с маслом в Лидку Алифанову. Она пригнулась, и бутерброд прилип к стене как раз намазанной стороной. Это было очень смешно, но Надежда сразу же отменила физкультуру, велела всем сесть за парты и спросила:
Кто это сделал?
Я тут же встала и, гордясь своей честностью, сказала, что я.
А Надежда, вместо того чтобы оценить мою честность, заявила:
Дай свой табель.
А мне каждая запись в табеле хуже двойки. Это кошмар, как моя мама реагирует на каждую запись. Мне кажется, моя мама в душе трагедийная актриса. Хотя в театре она играет только в комических эпизодах. Её мечта сыграть леди Макбет. И вот она на мне репетирует. Испытывает на мне методы кнута и пряника. Это у неё так называется: то целую неделю использует кнут, в переносном, конечно, смысле, а потом гнев кончается и наступает период пряника.
Дело ещё в том, что у мамы при её бурном темпераменте слабое сердце. Ей вредно волноваться. Поэтому я стараюсь не рассказывать ей о своих неприятностях. А учителя, наоборот, изо всех сил стараются, чтобы мама знала о моих двойках, опозданиях, прогулах и прочем.
В тот день, когда я запустила бутербродом в стену, мама находилась в самом разгаре своего педагогического кнута. Поэтому я, конечно, сказала Надежде, что забыла табель дома.
Передай маме, чтобы зашла в школу.
Ладно.
Конечно, не передала.
И вот теперь, когда она отняла у меня книжку, она снова на меня насела:
Ты передала маме мою просьбу?
Какую?
Зайти ко мне поговорить.
Ладно.
Что ладно? Не ладно, а дай свой табель, и я запишу.
Я побрела к своей парте и начала делать вид, что ищу. А тем временем размышляла, что лучше: сказать, что забыла дома, или дать, а потом стереть запись. Пока я размышляла, Надежда подошла, спокойно вытащила табель из портфеля, села за свой стол, обмакнула перо и жирно написала:
Уважаемая Н.Л.! Очень прошу в ближайшее время зайти в школу. Кл. рук. Н. Шерешевская.
И пусть мама распишется!
Я схватила табель и скорее побежала промокнуть запись. Но пока доставала промокашку, чернила почти впитались. Я знала, что мне теперь предстоит совершить очередное преступление, и от этого у меня ещё больше испортилось настроение.
Взрослые хотят, чтобы мы выросли честными и смелыми, и сами же вынуждают нас врать. Я просто не понимаю, какая им от этого радость.
Я и сама хочу быть честной и смелой.
Вот, например, недавно на спор провела полчаса в котельной, вечером, в темноте и угольной пыли, а потом вылезла через то окошко, в которое сбрасывают уголь, цепляясь за скользкие, круто наклонные доски. А полезла я туда на спор, потому что Горюнов утверждал, что в котельной живёт привидение и что оно по вечерам ходит по котельной, завернувшись в черную простыню. Черная простыня в этом был особенный ужас. Все, конечно, закричали, что Горюнов врёт, но никто не решился полезть, а я полезла.
И Горюнов сказал:
Молодец, Массисиха! Ты не трусиха!
А вот взрослых я боюсь, потому что от них не знаешь, чего ждать.
Дома я наспех пообедала и стала готовиться к операции.
Прежде всего вымыла руки. Руки должны быть чистыми, особенно ногти, потому что ногти одно из главных орудий при стирании двоек и записей.
Многие стирают при помощи ластика. Но тогда вместе с буквами стирается бумага, и стёртость видна на просвет. Я же всегда действую бритвочкой. Лучше, чтобы она была слегка затуплена, тогда она не так царапает бумагу.
Аккуратно сцарапав слово уголком бритвы, я долго вожу по стёртому ногтем, выглаживая это место. Чем дольше выглаживаешь, тем больше бумага приобретает тот вид, который был до записи.
Всё стерев, я поднесла страницу к окну и проверила, сильно ли просвечивает стёртое место. Почти не просвечивало. Я уж в этом деле понимаю. Мне бы так математику понимать.
Теперь предстояло самое ответственное: отнести табель маме на подпись.
Некоторое время я медлила, собираясь с силами. Потом пошла в мамину комнату.
Мама сидела в кресле спиной к двери и учила роль:
Нет&hellip, Нет&hellip, Мне ничего не хочется&hellip, Да и пойдёт ли тут кусок в горло, когда тебя бесят!
Мама&hellip, пробормотала я.
Что случилось?! испуганно воскликнула она, вскакивая с кресла.
Ничего не случилось! сказала я с умело разыгранным удивлением. Подпиши табель.
И для этого ты врываешься, когда я учу роль?!
Да-а, а потом ты уйдёшь, а к завтра велели, чтобы все родители подписали&hellip,
Дай сюда, сказала мама.
Для нас обеих подписывание моего табеля было мучительным ритуалом.
Мама начинала всегда с первой страницы и к последней теряла остатки душевного равновесия. Кроме того, стёртая сегодня запись была далеко не единственной, и я каждый раз дрожала от страха, что мама вдруг заинтересуется чересчур светлым местом внизу какой-нибудь страницы.
К сожалению, моя мама, когда училась в гимназии, была круглой отличницей и никак не могла привыкнуть к мысли, что я не в неё уродилась.
Мама дошла до последней страницы и воскликнула:
Боже мой!
Вот эту и эту, быстро сказала я, мне поставили несправедливо.
Что значит несправедливо?! А эту?
Эту я завтра исправлю.
Стыд! завелась мама. Стыд и позор! И это моя дочь! Моя дочь двоечница! За что мне такое! Чем я заслужила!
И так далее, минут на пятнадцать.
Стёртую запись она не заметила, и то спасибо.
Мне было жалко маму. Действительно, чем она заслужила? Но я же не нарочно! Я же хочу хорошо учиться и не виновата, что не могу понять, что такое настоящее продолженное время и почему в истории древнего мира шестой век до новой эры был не до, а после седьмого.
Я стояла посреди комнаты и от нечего делать ведь оправдываться в такие минуты все равно, что подливать масло в огонь разглядывала фотографии на стене. На этих фотографиях мама была изображена в разных ролях. Особенно она мне нравилась в роли Тома Сойера. Она была такая стройная, молоденькая, весёлая. А сейчас, передо мной, мама была совершенно другая немолодая, усталая, раздражённая. Если бы это было в моих силах, я бы, конечно, никогда не огорчала её. Но рано или поздно все мои прегрешения всё равно раскрываются, как ни старайся. Пусть хоть они раскроются как можно позже.
Наконец мама подписала табель. Мучительный ритуал окончился.
Ты показала маме табель? спросила Надежда Николаевна.
Нет, ответила я.
Так я и знала. По каким дням у твоей мамы выходной?
По средам.
Сегодня как раз среда. Я ей позвоню между семью и девятью вечера.
По дороге из школы я обдумывала, что лучше: выключить телефон или, может быть, даже перерезать провод?
Вторую идею я отклонила: это спасло бы меня только на один вечер, да и то не факт, а дальше что?
Мама купила пирожных эклер, вынула из застеклённого серванта чайные чашечки, которые вынимала только для гостей.
Мы сидели вдвоем за круглым столиком, покрытом красивой вязанной скатертью. На столике горела лампа, похожая на вазу.
Мы пили чай.
Мы с ней очень любили эти наши редкие чаепития. Но сегодня радовалась только мама. Я ничего не видела, кроме чёрного телефона, который стоял на столике возле лампы и как будто криво улыбался мне буквами своего алфавита.
Только один раз я отвлеклась от телефона: мама сказала, что летом театр поедет на гастроли в Киев и, если будет возможность, она возьмёт меня с собой.
Я очень обрадовалась. И в тот самый момент, как обрадовалась, он позвонил.
Мама подняла трубку и сказала:
Да!
И тут я, не раздумывая, дёрнула провод. Даже не помню, как это произошло. Помню только, что держала штепсель в кулаке и сама же с удивлением на него смотрела.
Что это значит? спросила мама.
Это&hellip, Это&hellip, Ничего особенного&hellip, забормотала я.
Ты опять от меня что-то скрываешь?! Что случилось?!
Пряник резко сменился на кнут. Мама тяжело задышала, готовясь к очередному скандалу, а я заплакала. Захлёбываясь в слезах, я рассказала всё и о Всаднике без головы, которого я по ошибке вытащила из портфеля вместо Детей капитана Гранта, и о бутерброде с маслом, и даже о стёртой записи в дневнике.
И вот опять-таки, у взрослых нельзя знать заранее, что тебя ожидает. Я, например, ожидала от мамы всего, что угодно, только не того, что увидела.
Она смеялась!
То есть внешне-то она не смеялась, наоборот, она то и дело якобы в ужасе хваталась за голову, расширив глаза, ахала, всплёскивала руками как-никак она была артисткой и умела притворяться. Но я-то маму изучила! У неё подбородок и губы подёргивались от смеха, и она ничего не могла с этим поделать.
Я продолжала реветь, но это были слёзы облегчения. У меня камень с души свалился. Я поняла, что мне ничего не будет.
На следующий день мама появилась у дверей нашего класса на второй перемене, после английского. Надежда увидела её и вышла ей навстречу. Мама робко поздоровалась. Она всегда смущается, когда разговаривает с учителями. Понятно: ничего хорошего она не может от них услышать.
Я стояла неподалёку и слушала.
Здравствуйте, приветливо сказала Надежда. Рада вас видеть!
Я уже всё знаю, Надежда Николаевна, мрачно произнесла мама. Дочь мне всё рассказала. Я в ужасе!.. Я просто не знаю, что мне с ней делать!
Я догадывалась, что мама взяла такой наступательный тон специально, чтобы тем самым нейтрализовать последующие обвинения учительницы. Но на всякий случай приготовилась реветь. Это я умела, меня мама научила плакать по системе Станиславского: нужно сосредоточиться и вспомнить что-нибудь грустное. Но я могла реветь и не по системе. Для этого нужно незаметно изо всех сил ущипнуть себя за руку.
Как мне её собрать, Надежда Николаевна, милая? Скажите, как?! взывала мама к учительнице с таким трагическим театральным пафосом, что казалось, сейчас она произнесёт монолог из своей новой роли: Да и пойдёт ли тут кусок в горло, когда тебя бесят?! Она мне постоянно врёт! Она от меня всё скрывает! Я просто теряюсь!
Ну что вы, успокойтесь! мягко прервала Надежда. Обычные трудности переходного возраста. Ничего страшного. Скрывать ещё не значить врать. Она у вас хорошая девочка, у неё явные гуманитарные наклонности. Много и увлечённо читает. Вот, кстати, отдайте ей книжечку, и Надежда протянула маме Детей капитана Гранта.
Мама взяла книжку да так и застыла с открытым ртом и с книжкой в руке. Такого она не ожидала. И я тоже.
Вы так думаете? спросила мама растерянно и без всякого наигрыша. Вы думаете, ничего страшного? Вы мне буквально бальзам льёте на душу, Надежда Николаевна&hellip, Если я могу хоть чем-то&hellip,
Я как раз и хотела вас попросить. Дело вот в чём: школа готовит очередной благотворительный концерт в Доме учёных. У вас, я знаю, есть связи&hellip, Не могли бы вы помочь нам организовать&hellip, Пригласить кого-нибудь из известных актёров?
Конечно! радостно сказала мама. Сколько угодно! Хотите, я вам устрою Миронову и Менакера! А хотите, я попрошу Аркадия Исааковича Райкина он сейчас в Москве и как раз завтра будет у нас&hellip,
Ах! обрадовалась Надежда. Это было бы&hellip, Ах!
Потом я могу&hellip, Леонида Осиповича Утёсова! Тарапуньку и Штепселя!
Я видела: мама готова притащить на благотворительный школьный концерт и притащит! весь цвет советской эстрады, лишь бы меня не ругали, не ставили мне двоек.
Зазвенел звонок. Все пошли в класс, а я в туалет, отсидеться на время опроса по алгебре. Урока я не приготовила, а сдуть на переменке не успела.
Придаточное изъявительное
Сижу за письменным столом и с тоской рассматриваю шесть схем, по которым нужно придумать шесть сложноподчинённых предложений с различными придаточными. Схемы похожи на пауков прямоугольное тельце главного и отходящие от него лапы придаточных. Кажется, что вот сейчас они оживут и расползутся по всей квартире.
Ирина Леонидовна сказала, что примеры нужно взять из двух источников: из статьи Белинского о Пушкине и из шестой главы Евгения Онегина, которую мы сейчас проходим. Это у нашей Ирины такой метод: сочетание грамматики с литературой. Для лучшей усвояемости и того и другого. Ещё в пятом классе мы сидели над первой главой Тараса Бульбы и вылавливали из неё деепричастные обороты, как мух из супа. Всего их нужно было выловить четырнадцать. Примерно на пятом я уже так ненавидела Тараса Бульбу вместе с его сыновьями, что этой ненависти мне теперь, наверно, на всю жизнь хватит.
А сейчас я читаю шестую главу Онегина. Не читаю, где там! Шарю глазами по строчкам, ищу сложноподчиненное с придаточными следствия и определительным. Ирина сказала, что в трудных случаях можно пересказать стихи своими словами. И то спасибо.
Три примера я честно отыскала у Белинского. Два подделала под Белинского. Я бы и шестой подделала, но Ирина велела, чтобы обязательно из Онегина, как доказательство того, что мы внимательно проработали текст.
Я читаю:
Пробили Часы урочные&hellip,
&hellip, Какие еще урочные? Ах, это дуэль Онегина и Ленского! Я заставляю себя вчитаться:
&hellip, Пробили
Часы урочные. Поэт
Роняет молча пистолет,
На грудь кладёт тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку&hellip,
Я читаю, не могу оторваться. Меня уносит куда-то далеко от грамматики. Я вижу снежные сугробы, старую мельницу, плотину, вижу, как Онегин в тоске глядит на убитого Ленского.
Недвижен он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен,
Дымясь, из раны кровь текла&hellip,
У меня слёзы подступают к глазам. Я встряхиваюсь. Нет, так нельзя. Так можно увлечься и забыть все на свете, а завтра Ирина скажет: Где сложноподчинённое с придаточными следствия и определительным? Нету? Двойка! И учти это уже вторая! И чтобы поскорее отделаться, я пишу: Пробили часы урочные, так что поэт молча уронил пистолет (прид. следствия), который держал в руках (прид. определительное). С облегчением захлопнула тетрадь и вышла из комнаты. Свободна! Мама на кухне делала тесто для сырников.
У нас ничего к чаю нет, сказала она. Сходи, пожалуйста, в угловую кондитерскую, купи штук шесть пирожных, какие понравятся, и граммов триста конфет Вечерний звон. Тётя Маша придет.
Ладно, сказала я.
Мама удивилась: она не привыкла, чтобы я так сразу соглашалась. В другое время я и правда, может быть, повыламывалась бы, но Ленский, придавленный соединительными союзами как кирпичами, взывал к моей совести. Мне хотелось хоть чем-нибудь искупить свою вину перед ним.
Я купила пирожные и конфеты и пошла немножко прогуляться по Гоголевскому бульвару. Снежинки кружились над фонарями, парочки сидели на скамейках, подложив под себя газеты, некоторые парочки сидели просто так, а некоторые в обнимку. Возле одной из скамеек топталась группа мужчин с поднятыми воротниками. Притоптывая и потирая уши, они играли в шахматы на доске, воткнутой в щель между перекладинами скамейки. Об этих мужчинах, о снежинках над фонарями, о влюбленных парочках на газетах можно было сочинить сколько угодно самых различных придаточных. И никого бы это не унизило. И я бы не чувствовала себя виноватой перед Онегиным, перед Ленским, перед самим Пушкиным.
В конце бульвара стояли старинные фонари, похожие на раскидистые деревья или салют. Внизу их металлические стволы расширялись и превращались в львиные морды и лапы. Между лапами копошились дети. Фонари освещали памятник Гоголю и длинные скамейки по бокам памятника. Летом мама покупала мороженое, и мы ели его, сидя на одной из этих скамеек, рядом с Гоголем. Но это было давно, еще до того, как я вылущивала из Тараса Бульбы деепричастные обороты. Кажется, с тех самых пор я не останавливаюсь возле памятника, а наоборот, стараюсь поскорее пройти мимо. Мне как-то стыдно смотреть на Гоголя. У меня такое чувство, словно я теперь знаю о нем что-то прозаическое, приземлённое. Ну вот, как будто я взяла без спросу его старые панталоны и пошла сдавать в химчистку. Неужели Гоголь теперь на всю жизнь будет у меня связан с деепричастными оборотами?
А Пушкин?! А Лермонтов?! Мы же скоро начнём проходить Героя нашего времени. Неужели печальный, загадочный, красивый Печорин, в которого я влюблена немного, начнет у меня ассоциироваться с каким-нибудь бессоюзным сложносочиненным с однородными членами? Я остановилась и посмотрела прямо в лицо Гоголю. И мне показалось, что я увидела на его бронзовом лице презрительную улыбку.
&hellip,Дома вкусно пахло сырниками. Мама взяла у меня пакет с пирожными и конфетами и с чувством сказала:
Большое спасибо! Тетя Маша позвонила, что не придёт, так что можешь объедаться.
Сейчас, сказала я. Сейчас начну объедаться, мне только надо одно дело закончить.
Я вошла в свою комнату, раскрыла тетрадь по русскому и зачеркнула последнее предложение. А вместо него написала: Как мне смотреть в глаза писателям, даже если они всего лишь бронзовые памятники, если я обижаю их литературных героев, которые ничем передо мной не виноваты?!
Предложение получилось не по схеме и не очень-то складное. Ирина разозлится.
И пусть злится. Зато теперь у меня на душе спокойно.
Дик Сенд
Вот-вот должен был выйти на экраны фильм Пятнадцатилетний капитан по Жюлю Верну. Главного героя, как сообщалось в журнале Пионер, будет играть студент театрального института, Сева Ларионов. И была фотография этого Севы, симпатичного, с ямочкой на подбородке. Мы решили, что он подходит для этой роли. Хотя книжку читала только Валя, но она рассказала нам содержание. За книжкой установилась очередь. Как назло, я в ней оказалась последней. Передо мной Рапопорт, перед ним Наташка, а перед ней Аня и Мишка.
Я вся извелась, пока дождалась своей очереди. Я и заболела-то, как мне показалось, от нетерпения. Конечно, вряд ли, потому что скарлатиной заболевают по каким-то другим причинам. Но именно в тот день, когда долгожданная книжка попала ко мне в руки, я вся покрылась сыпью, у меня поднялась температура, и врач сказал, что это типичная скарлатина, и что нужно меня изолировать, не давать никаких предметов кроме тех, которые попали ко мне в руки к моменту болезни. Эти предметы, сказал врач, потом нужно уничтожить, потому что они могут стать источником заразы. И вот я слегла на три недели с единственным предметом книжкой Жюля Верна Пятнадцатилетний капитан.
Книжка была очень старая, в потертой толстой обложке, с цветными картинками, с твердыми знаками вместо буквы Е, с i вместо обычного И. Из-за этого чтение замедлялось, но куда мне было торопиться?
Еще никогда я так долго не болела. Оказывается, в этом что-то есть: никто не дёргает, не торопит. Лежишь, читаешь. Отложишь книгу и думаешь о разном. Иногда до чего-нибудь интересного додумаешься. Например, вспомнишь стихотворение Лермонтова Воздушный корабль:
По синим волнам океана
Чуть звезды блеснут в небесах
Корабль одинокий несётся
Несётся на всех парусах&hellip,
И вдруг придёт в голову: этот воздушный корабль не тот ли самый летучий голландец, о котором говорится в Пятнадцатилетнем капитане?
Не слышно на нем капитана,
Не видно матросов на нём&hellip,
Правда же, совпадает?
Заложив руки за голову и уставясь в потолок, я неслась по синим волнам воображения, и несчастный император стоял на палубе рядом с пятнадцатилетним капитаном Диком Сендом, и можно было придумывать всё, что угодно, никто не мешал. Я и придумывала. Потом снова бралась за книгу и вместе с путешественниками пробиралась по африканским дебрям, в которые завёл нас злодей Негоро, попадала в плен к работорговцам, терпела голод и жажду. Нас спасали добрый гигант-негр Геркулес и умный пёс Динго с таинственными буквами С.В. на ошейнике. Иногда я брала с собой в приключения любимых героев из других книг. Они прекрасно уживались друг с другом. Их объединял главный герой — бесстрашный юный капитан Дик Сенд. А я была его верной спутницей и подругой.
Мама беспокоилась, что я за три недели сильно отстану. В пятом классе сложная программа. Не придется ли брать репетитора? А меня волновало совсем другое: доберёмся ли мы до побережья? Неужели, избегнув стольких опасностей, мы станем жертвами жестоких туземцев? Какие новые злодейства замышляет Негоро?
Но вот верный Динго привел нас в пещеру. Сейчас откроется тайна двух букв. Так и есть! Человеческий скелет на полу пещеры. Записка: Здесь&hellip, В 120 милях от берега океана&hellip, Меня смертельно ранил и ограбил мой проводник Негоро&hellip, Самюэль Вернон.
Что ты ревёшь?! закричала мама, войдя в комнату. У тебя будет осложнение! Я отберу у тебя книгу!
Я засунула книгу под спину и легла на неё.
Сумасшедшая, сказала мама. Всё равно книгу надо будет потом уничтожить.
Ну, это уж фигушки, подумала я.
Через три недели мне разрешили выйти погулять во двор, и тут я с огорчением обнаружила, что пока болела, от меня все отвыкли.
А, привет! сказала Наташка, и тут же отозвала Аню в сторонку и о чем-то с ней зашепталась, а когда я к ним подошла они замолчали. Мальчишкам тем более не было до меня никакого дела, они ожесточенно резались в чеканочку.
Я спросила, вышел ли фильм. Оказалось, три дня как вышел, но никто ещё не смотрел. Такое творится за билетами надо с утра занимать, а с утра школа. И то, Горюнов прогулял, пошел к Художественному, попытался протыриться, без очереди, но его выперли, да ещё по башке дали.
Я-то готова была стоять хоть до вечера. Еле дотерпела до воскресенья. В кармане у меня лежали деньги выпросила у мамы побольше на случай, если вдруг удастся купить с рук. Пошла я не в Художественный, а в клуб Горького, на Зубовской: во-первых, ближе, а во-вторых, я подумала, может, там народу поменьше.
Не тут-то было! Очередь на пол переулка. Простояла с полчаса и не продвинулась ни на шаг. Ближе к кассе вообще, ужас, людской водоворот, драки, кого-то отшвыривают, кто-то лезет чуть ли не по головам&hellip, Нет, мне не пробиться.
Вдруг рядом со мной остановилась женщина в платочке и тихо сказала:
Кому два билета на два часа?
Если бы она сказала это чуть погромче и встала от меня чуть подальше, и если бы я не сжимала в кулаке десятку уплыли бы от меня билеты!
Мне! сказала я, и тут же протянула ей деньги, а она мне два голубеньких билета.
Было еще только начало первого. Я шла домой, кончиками пальцев осязая в кармане пальто драгоценную бумажку и медленно осознавая свою удачу. Потом вдруг подумала: билетов-то два! Я же могу кого-то осчастливить! Но кого? Наташку? Аню? Нет, я на них обиделась. У Вали по воскресеньям драмкружок в Доме пионеров. Горюнова или Рапопорта? Нет уж, пусть сами достают.
В подворотне я столкнулась с Олегом.
О! сказал он. Ну, как? Выздоровела?
Вот уж не предполагала, что он знает о моей скарлатине, и вообще о моем существовании. Он с полгода как переехал в наш дом, но до сих пор ни с кем не подружился из дворовых. Валя сказала, что она один раз с ним разговаривала, и он показался ей очень умным. Не удивительно — он старше, в седьмом уже.
Я, почти не думая, сходу предложила:
Пошли на Пятнадцатилетнего капитана? У меня лишний билет.
Да-а? удивился он. Пошли. А когда сеанс?
В два.
Отлично! сказал он. Подумал и добавил: Спасибо!
И вот мы сидим в одиннадцатом ряду, место пятое и шестое. Мы не касаемся друг друга, но левым боком я взволнованно чувствую присутствие рядом красивого мальчика и переполняюсь застенчивой влюбленностью. Медленно гаснет свет.
&hellip,Пасмурное вечернее море. Волны, ударяясь о прибрежные скалы, вздымают брызги. На берегу стоит чернобородый человек и прячет лицо в поднятый воротник куртки. Это Негоро, злодей! А вот и корабль Пилигрим. Старый капитан Гуль встречает пассажиров: красавицу мистрис Уэлдон, смешного кузена Бенидикта. Всех я себе представляла именно такими. Но Сева Ларионов, исполнитель роли Дика Сенда оказался гораздо лучше, чем на фотографии. Симпатичный, со светлыми глазами, решительный, скромный и мужественный. Не знаю, в кого больше я сейчас влюблена в него или в Олега. Они у меня как-то слились.
Хороший фильм, сказал Олег, когда мы с толпой продвигались к выходу. Типажи удачно подобраны. И операторская работа, и вообще.
Я только промычала что-то утвердительное и подумала правда, какой умный.
Мы вышли на Садовое. Я молчала, потому что с таким мальчиком нужно говорить про умное, а про что я могла? Он тоже молчал, наверно, не знал, о чем говорить с такой дурой, как я. Но и просто идти рядом это не каждой повезёт. Я представила, будто мы идем не по Садовому, а по саванне, вокруг дикие звери, туземцы-людоеды. Но рядом Дик Сенд, с ним ничего не страшно.
Навстречу нам и правда двигались два туземца в расстегнутых пальто. Я знала мальчишек этого типа. Они шлялись по улицам словно специально для того, чтобы не давать житья девчонкам. Могли, поравнявшись, смазать по лицу грязной пятернёй, а отойдя, стрельнуть сзади из рогатки гнутой алюминиевой проволочкой. Могли отнять варежку со спрятанными там деньгами. Даже когда они просто шли навстречу, у меня сердце в пятки уходило, потому что от них неизвестно чего было ждать. Но уж сегодня-то мне не придется трусливо перебегать на другую сторону, или сворачивать в переулок. Пусть попробуют тронут!
Они преградили нам дорогу. Один ухмыльнулся, сплюнул и произнес:
Где пигалицу украл, женишок?
Глядя ему в глаза, я бесстрашно ответила:
Дурак!
Штё-о?! тонким, противным голосом протянул он. Штё за писк?
Ребята, не приставайте, мы же вас не трогаем, сказал Олег.
Слышь, кореш, он ещё тявкает, обратился парень к своему приятелю.
Дать по соплям, чтобы не тявкал, сипло произнес тот и схватил Олега за отвороты куртки. Олег отпихивал его, но тот словно прилип. Он был ниже Олега, но шире и мускулистее.
С неожиданным для самой себя бесстрашием, я лягнула парня пониже спины. Тот отпустил Олега и повернулся ко мне.
Отпусти!
Но он ещё сильнее вывернул мою руку.
Олег! позвала я.
Мне было так больно, что я даже кричать громко не могла. От слёз всё заволоклось туманом.
Вон он, твой Олег, бежит, за штаны держится! сказал мой мучитель.
Врёшь!
Я уже не звала, а мысленно молила: ну, где же ты, скорее, спаси меня, я больше не могу!
И вдруг я услышала визгливый, но показавшийся мне прекрасной мелодией, женский голос:
Ах ты, паразит, хулиган бессовестный, в милицию захотел?! И сейчас же почувствовала огромное облегчение: моя рука была на свободе. А моя спасительница, тётка с авоськой, продолжала свою арию:
Остолоп чёртов, шпана недобитая, лоботряс, а ну, марш отсюда, пока я тебе уши не оборвала!
Моего мучителя как ветром сдуло.
Я подвигала рукой и огляделась. Олег шёл ко мне от угла.
Мы снова пошли рядом. Олег первый заговорил:
Зачем тебе понадобилось с ними связываться? Мимо таких типов лучше молча пройти.
Сильно он тебя? спросила я.
Он? Меня? ответил он презрительно. Как бы ни так! У меня свой способ защиты. Я забежал в первый попавшийся подъезд, якобы это мой собственный подъезд. Этот тип, было, попёрся за мной, а я крикнул: Папа, на помощь! Он сразу отстал. Я этот способ сам изобрёл. Безотказно действует!
Он говорил так убежденно, у него было такое самоуверенное лицо, словно он сделал всё как надо, и ему нечего стыдиться. Я подумала: может, это я ничего не понимаю? Может, это раньше сильные спешили на помощь слабым, а теперь это правило, вроде как, отменили, и пусть слабые выкручиваются, как хотят?
Дома я спокойно разделась и села за уроки, словно ничего особенного не произошло. А на самом деле произошло: Дик Сенд исчез! Моя игра потускнела и погасла. И вечером, и в постели перед сном, и назавтра не игралось, и всё!
А книгу я всё-таки спасла: запихнула её глубоко под ванну, откуда по вечерам выползали чёрные тараканы. Может быть, некоторые тараканы и заболели скарлатиной тут я, конечно, перед ними виновата. Но, скорее всего, никто не заболел, потому что меньше их что-то не стало. Через месяц я книгу вынула, хотела вернуть Вале, но она не взяла: боялась заразы. Так книга и осталась у меня. Я только обернула её в синюю бумагу и написала на обложке: Старик Хоттабыч.