Станюкович
Константин Михайлович Станюкович (1843-1903) родился в старинной дворянской семье, где сложилась династия моряков: прадед, дед и отец служили на флоте. Даже на карте Костя мог легко отыскать мыс Станюковича. Судьба мальчика казалась предопределённой.
Европа, Мадейра, Индийский океан, Гонконг, Китай, Америка, Сингапур, Монголия — впечатлений много, но жизнь однообразна и скучна: «Вахта, обед, чай, вахта опять…»
Находясь вдали от дома, он «мысленно переносился в тёплую, освещенную мягким светом висячей лампы, уютную, хорошо знакомую ему столовую с большими старинными часами на стене, с несколькими гравюрами и старым дубовым буфетом, где все в сборе за круглым столом, на котором поёт свою лесенку большой пузатый самовар…» Обо всём увиденном Константин потом расскажет в путевых очерках, вошедших в «Морской сборник», в автобиографическом романе «Вокруг света на ‘Коршуне’».
После трёхлетнего путешествия возмужавший юноша решил выйти в отставку, тогда разгневанный отец лишил непокорного мичмана наследства и своего покровительства. Свободная жизнь началась в провинции, была полна лишений и трудностей, надо было учиться экономить, бороться за кусок хлеба, соглашаться на любую работу, чтобы прокормить появившуюся семью: учительство в селе, служба в управлении железными дорогами, в Волго-Донском пароходстве, журналистская и издательская деятельность в столице.
Константин Михайлович упорно ищет себя в литературе: пишет статьи, очерки, фельетоны, пробует сочинять рассказы, повести, пьесы, романы, разоблачает карьеристов, жуликов, взяточников, казнокрадов. Цензоры жалуются на его неблагонадёжность, и полиция негласно надзирает за ним.
Всплыли подозрения о связях Станюковича с революционно настроенными эмигрантами, когда он находился за границей в поисках спасения умирающей от чахотки тринадцатилетней дочери. На родине последовал арест и ссылка в Томск. Именно здесь, ‘по ту сторону Уральского хребта’, и были написаны произведения, принёсшие отставному лейтенанту, бывшему пажу Его Величества, всероссийскую славу.
По пути в Сибирь с писателем произошёл знаменательный случай. Он плыл с политическими ссыльными на пассажирском корабле, который тянул за собой баржу с осуждёнными уголовниками. Корабль сел на мель, и баржа обязательно бы столкнулась с судном и утонула бы с находящимися на ней людьми.
«Константин Михайлович в эту роковую минуту находился на палубе, — вспоминала современница. — Мгновенно он забыл, что сам он здесь такой же бесправный ссыльный, как и те обречённые, что были на барже. В нём проснулась душа моряка, душа его отца — ‘грозного адмирала’… и он так властно скомандовал матросам: ‘Руби канат!’ — что они тотчас подчинились ему, точно он был их единственным начальником. Даже капитан невольно уступил ему командование. Канат был перерублен как раз вовремя, и баржа спокойно и невредимо проплыла борт о борт мимо парохода».
Бывшему моряку вспоминались океанские просторы, штормы и штили, экзотические страны и удивительные люди: простые матросы, опытные флотоводцы капитан-лейтенант В. Давыдов, контр-адмирал А. Попов.
«Какая странная морская жизнь! Как она объединяет людей и сколько разнообразных ощущений даёт!»
«Море, братцы, робких не почитает… Коли ты перед ним струсил — тут и крышка!»
«С морем нельзя, брат, криводушничать… К нему не подольстишься… Это все на берегу учатся пакостям, а в океане надо иметь чистую душу и чистую совесть… Тогда и смерть не страшна».
«Русский матрос — золото… Он смел, самоотвержен, вынослив и за малейшую любовь отплачивает сторицей».
Захотелось рассказать о том, что глубоко таилось в сознании несколько десятилетий. Так появились ‘Морские рассказы’, за которые Станюковичу присудили золотую медаль и Пушкинскую премию. Он поведал читателю о жизни и труде моряков, о становлении характера среди океанских бурь и опасностей, о бедах и пьянстве матросов, о жестокости боцманов и произволе офицеров.
Рассказы «Грозный адмирал», «Матросский линч», «Человек за бортом!», «Гибель Ястреба», «Пожар на корабле», «Максимка», «Севастопольский мальчик» — в них отразилась вся биография ‘талантливого, умного, хорошо знавшего жизнь, удивительно работоспособного’ писателя.
Его герои — люди чести и долга, наивные и отзывчивые. В рядовые матросы шли крестьянские парни, до этого море не видевшие, они становились отважными храбрецами, в минуты опасности рисковали жизнью, вовсе не рассчитывая на награду и не думая, что совершают подвиги. Суровая школа не ожесточила их, они внимательно и чутко относятся к негритянскому мальчику, заботятся о сыне командира корабля, с любовью ухаживают за ‘живым грузом’ — животными и птицей.
По словам Леонида Соболева, симпатии Станюковича всегда на стороне тех, кто «хотя и не способен что-либо изменить в жизни, но кто пытается противостоять карьеризму, беспринципности, хищничеству сильных мира сего и кто стремится вопреки им бескорыстно служить народу…»
«Я … был и есть, выражаясь метафорически, одним из матросов, не боящихся бурь и штормов и не покидающих корабля в опасности, но ни капитаном, ни хорошим офицером, ни даже рулевым литературным не был», — так довольно критически оценивал своё творчество писатель. И всё-таки не согласимся с ним! И в наше время его книги с удовольствием читают дети и взрослые, учатся смелости, настойчивости, честности, порядочности, милосердию у автора и его героев.
После трагической смерти своего шестнадцатилетнего сына Станюкович почувствовал упадок сил, тяжело заболел, поехал лечиться в Крым, потом за границу. Умер и был похоронен в Неаполе. Его близкие рассказывали, что в бреду он видел корабль, который всё не отплывал на родину.
Ю. Халфин
* * *
Следующее лето было в Одессе. Куда ни взглянешь, всё та же безбрежная водная равнина, слегка волнующаяся и рокочущая каким-то таинственным гулом, окаймлённая со всех сторон прозрачной синевой безоблачного купола. Воздух мягок и прозрачен… Это лето было моим открытием моря, чарующей стихии, нравов русских матросов и моим погружением в неизвестный мир.
Мама подарила мне книгу Константина Станюковича «Морские рассказы» со словами: «Читай, открывай Одессу и морской быт!» Станюковича я перечитывал потом в двадцать лет и в сорок. Он представляется мне замечательным художником, поэтом и психологом, не уступающим Льву Толстому. Он рисует капитанов, боцманов, матросов — смелых, жестоких, добрых, бесстрашных. Он рисует величие матросской дружбы рядом с предательством, трусостью, корыстью.
В рассказе «Ужасный день» мы видим на клипере «Ястреб» Алексея Петровича, командира корабля, привыкшего думать о моряках и о своей ответственности за их жизнь.
Клипер несло с ужасной скоростью на острые скалы. Он должен был разбиться. «Смертьуже глядела с бесстрастной жестокостью на эту горсть моряков… Матросы снимали фуражки, крестились и побелевшими устами шептали молитвы». Капитан не терял самообладания, напряжённо глядел вперёд, но страшная мысль, что он виноват, искажала его прямое и смелое лицо.
Неожиданно капитан увидел небольшой заливчик и крикнул в рупор повелительным голосом:
— Паруса ставить! Марсовые к вантам!
Уверенный голос, уверенная команда вдохновила моряков. Капитан нашёл выход. Корабль вместо скал врезался в мягкий песок. Старый штурман поглядел на волосы капитана и с любовным почтением проговорил:
— Вы поседели, Алексей Петрович…
Корабль починили в Гонконге. Весной стройный, красивый и изящный, плыл «Ястреб» к берегам Австралии.
«Лихой моряк!» — говорят о капитане матросы…
Рассказ «Максимка» начинается поэтично. Корабль плывёт в благодатных тропиках. Кругом торжественно и безмолвно.
Слегка покачиваясь на океанской зыби, русский военный клипер «Забияка» быстро идёт к югу, удаляясь всё дальше и дальше от севера, мрачного, угрюмого и всё-таки близкого и дорогого севера.
Матросы в белых рабочих рубахах скребут и чистят палубу, пушки и медь и весело посмеиваются над «горластым» боцманом Матвеичем, который во время «уборки» то и дело выпаливал затейливую ругательную импровизацию. Делал это Матвеич не столько для поощрения, сколько, как он выражался, «для порядка».
Неожиданно раздался громкий крик часового: «Человек в море!»
Так появляется на корабле маленький чёрный человечек, которого моряки назвали Максимкой. Вся спина мальчика была исполосована. Долго издевался над ним американский капитан. Матросы, сами бывшие крепостные, хорошо знали по своему опыту, как полосовали им спины. Жалели арапчонка и посылали по адресу американского капитана самые недобрые пожелания.
Негритёнок Максимка скоро привык и к имени, и к тому, что он может есть, как все, а не грызть остатки трапезы в тёмном углу. Он привык, что никого не смущает его чёрная кожа.
Особенно привязался к арапчонку Иван Лучкин. Он был одним из лучших матросов, но на берегу слыл отчаянным пьяницей. Пропивал часто всё своё платье. Лучкин принёс штаны и рубаху, которые сшил из холста: «Получай, Максимка! Одёжа самая, братец ты мой, вери-гут».
Лучкин считал ребёнка своим. Он его обрядил. Он дал ему имя. И заявил, что тот подлец, который забидит «сироту», будет иметь дело с ним, с Иваном Лучкиным… «Забижать дитё — самый большой грех… Какое ни на есть оно: крещёное или арапское, а все дитё… И ты его не забидь!»
Максимка не желал остаться на берегу: «Мой нет берег… мой здесь… люсска матроса», — твердил негр. Моряки обратились к капитану, и тот разрешил Максимке быть юнгой. Максимка был окрещён, а фамилию ему дали по имени клипера — «Забиякин».
Позже капитан определил мальчика в школу фельдшерских учеников. Через три года Максимка вернулся четырнадцатилетним подростком, умевшим отлично читать и писать по-русски. Лучкин уже не пропивал вещей, а пил «с рассудком», взяв на себя заботу о воспитаннике.
Литература
1. Корнеев А.В. Станюкович / Русские писатели. XIX век. Биобиблиогр. слов. В 2 ч. Ч. 2 М—Я. — М.: Просвещение: Учеб. лит., 1996. — С. 264-269.
2. Я познаю мир: Русская литература / М.В. Лахтина, худож. Г.Н. Соколов. — М.: ООО ‘Издательство АСТ’: ООО ‘Издательство Астрель’, 2004. — С. 229-232.
3. Халфин Ю.А. И высохло русло земное… // Литература. Приложение к газете ‘1 сентября’. — 2013. — № 6. — С.54-57.