Яснополянский провидец

Яснополянский провидец

Издания Льва Толстого

Влияние Толстого на умонастроения современников было действительно огромным и поистине «царским». Это видно и сто лет спустя.

Каналами этого влияния служили не только вышедшие из-под его пера шедевры мировой литературы – «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение», но и произведения драматургии, многочисленные «народные рассказы», и в особой мере публицистические трактаты и статьи. Великий романист был к тому же и великим публицистом.

Он страстно обличал общественные порядки, милитаризм и войны, упорно искал религиозные истины, был живой совестью своей сложной и противоречивой эпохи.

Публицистике, работе над философско-религиозными и морально-этическими сочинениями в значительной мере были посвящены завершающие десятилетия его кипучей жизни. При этом Толстой нередко проводил резкую границу между своими художественными произведениями и «серьёзными вещами» последнего времени.

Размышляя как-то о современной России, известный в своё время консервативный журналист и издатель А.С. Суворин записал в своём дневнике: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее. Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон и его династии. Его проклинают. Синод имеет против него своё определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост». От истины Суворин был недалёк.

В 1909 году в Ясную Поляну к Толстому ненадолго заглянул директор Пастеровского института в Париже Илья Ильич Мечников. В беседе с писателем он затронул вопрос о его художественных творениях. Знаменитый учёный говорил о них с нескрываемым восторгом. В ответ на это Толстой скромно заметил, что художественные произведения для него имеют значение второстепенное. И пояснил при этом весьма образно:

– Как в балагане выскакивает наружу паяц и представляет разные фокусы для того, чтобы завлечь публику во внутрь, где настоящее представление, так и мои художественные произведения играют такую же роль: они привлекают внимание к моим серьёзным вещам.

К заявлению этому, зафиксированному секретарём писателя Н.Н. Гусевым, можно относиться по-разному: серьёзно и не очень. Важно другое  – покорив одну литературную вершину, художественную, Толстой устремился к вершине публицистической. Великий мастер слова до последнего вздоха до краёв наполнял своё бытие, создавал самого себя, стремился найти внутри себя бессмертие, боролся, изменял ход событий. Вопреки известной истине, как это уже не раз заявляли его биографы, Толстой был в своём отечестве подлинным пророком и проповедником истины. «Удивительный старик! – писал о нём в мае 1902 года в частном письме В.Г. Короленко, – тело умирает, а ум горит пламенем».

Говорить правду, какой бы горькой она ни была, − толстовское кредо. Но, правда, как известно, приятна не всем. Для борьбы с ней ещё в стародавние времена была изобретена цензура, высмеянная в своё время Пушкиным в качестве «богомольной властной дуры». Если быть более точным, то таких «дур» в России было две – светская и духовная. Они хорошо ладили и дополняли друг друга: одна вешала верёвку на шею свободной мысли и правдивого слова, другая – выбивала из-под них стул.

Толстой с цензурой явно не дружил. Неприязнь эта была взаимной и началась она ещё в 1852 году, на самом раннем этапе литературного творчества Льва Николаевича, с публикации его первых рассказов. С тех пор он ненавидел цензоров, этих жандармов с убийственными чернильницами и скрипучими перьями, как ненавидел вообще чиновничью братию, казённую службу. Так и писал в своём дневнике.

Из книг и статей о Толстом хорошо известны многие эпизоды цензурных преследований писателя. Я не берусь их систематизировать и уточнять. Хочу лишь рассказать о том, что знаю, с чем довелось столкнулся в архивах и библиотеках, что обнаружил в лавках и на развалах букинистов.

По свидетельству специалистов в различных книжных хранилищах и музеях нашей страны выявлено около 300 книг и брошюр Толстого, вышедших в XIX веке вопреки цензурным запретам. Надо полагать примерно столько же, а может быть и более, нелегальных толстовских изданий увидели свет в начале века ХХ-го. К этому хочу добавить, что специалистами обнаружено 1180 архивных дел, заведённых в своё время властями по поводу запрета толстовских изданий, их печатания и распространения, хранящихся ныне в Государственном историческом архиве в Петербурге. Здесь же в архивной библиотеке хранится и многое из того, что подлежало изъятию – книги, брошюры, газеты и журналы разных лет.

Из всего обилия нелегальных и запрещённых изданий Толстого мне удалось собрать примерно десятую часть. Думаю, что это неплохо для человека, который с особым фанатизмом к книжному собирательству никогда не относился, а собирал лишь то, что выпадало «по случаю», что служило материалом для газетных и журнальных публикаций, научной работы. Случаи такие бывали нечасто, поскольку масштабы книжных поисков были ограничены и территориально и материально.

Это сегодня есть Интернет, через который можно связаться и с букинистами, и с коллекционерами, произвести обмен, заказать нужную книгу. В 60-е годы, когда я начал собирать свою толстовскую коллекцию, в провинциальных городах букинистических магазинов было ещё мало, а букинистов старого типа, торговавших «с рук», было уже мало. Но они всё-таки были и о некоторых из них мне хотелось бы рассказать, поскольку именно этим людям я обязан тем, что заполучил в свою библиотеку многие «толстовские редкости».

С Иваном Тимофеевичем Галкиным – седобородым крепким стариком с лукавым прищуром умных и добрых глаз я познакомился на тульском толкучем рынке, который размещался всего в десяти минутах ходьбы от городского центра рядом с восстановленной ныне, а тогда находившейся в полном запустении, церковью Александра Невского.

В стране хронического дефицита «толкучки», открывавшиеся по воскресеньям и четвергам, были местом многолюдным и радостным. Здесь по бросовым ценам можно было купить необходимое, продать ненужное. «Ширпотребщики» торговали своим товаром прямо из сумок или мешков в центре толкучего рынка. А на его периферии раскладывали свой товар на газетке или тряпице, а то и прямо на земле, рыночные завсегдатаи – торговцы всякого рода железяками – замками, слесарным и столярным инструментом, деталями от разобранных по старости велосипедов и прочим. Рядом с этими серьёзными людьми, среди которых было немало вышедших на пенсию тульских умельцев, и вёл свою торговлю Иван Тимофеевич Галкин. «Умельцы» уважали Галкина за особый товар, не делавший им конкуренции, за почтенный возраст, степенность и начитанность.

Стоило Ивану Тимофеевичу задержаться, не придти в определённый день и час на рыночную площадь, как среди завсегдатаев начинался разговор:

– Что-то нашего Ивана Тимофеевича нет.

– Не захворал ли? Надо бы проведать старика!

– Да нет, вот он идёт с холщовой сумкой.

– Ну, слава Богу!

Иван Тимофеевич проходил на своё место, за руку здоровался с окружающими, неторопливо расстилал тряпицу и аккуратно выкладывал на неё свой товар. Моментально подлетали покупатели с вопросами, какие школьные учебники и какие из книг по школьной программе внеклассного чтения для такого-то класса у него имеются. Сердобольные родители были главными, но не единственными клиентами старого книжника. Вслед за ними подходили люди иного толка: собиратели, перекупщики и просто зеваки.

Собирателей Галкин знал поимённо, продавал им редкостные и интересные книги с «уступкой» и в соответствие с интересами. Неделями придерживал и не выставлял на продажу заказанные издания. Перекупщиков, покупавших по дешёвке редкие книги в провинции и возивших их для перепродажи в дорогие книжные магазины Москвы, Иван Тимофеевич не любил. Уступок им не делал. Зевак – просвещал, по-своему растолковывая им призыв классика любить книгу как источник знания.

«Мелкотню», таких как я, подростков, Иван Тимофеевич примечал. Оставлял нам книги из «золотой библиотеки», выпускавшейся с первых послевоенных лет «Детгизом». Жюль Верн, Роберт Льюис Стивенсон, Григорий Адамов, Владимир Брагин, Александр Грин, братья Стругацкие, Станислав Лем, Георгий Мартынов, Владимир Немцов. Имена эти не стёрлись в памяти, как целы и сами книги, ставшие ныне достоянием моих внуков.

Собирать краеведческую литературу, прижизненные и редкие издания писателей-земляков, а также нелегального Толстого и литературу о нём я стал на первом курсе истфака Тульского пединститута, носившего имя писателя. Книжка за книжкой, брошюрка за брошюркой. Что-то было куплено у Ивана Тимофеевича, что-то у другого «мэтра» тульской букинистической торговли Дмитрия Андреевича Царёва. С ним и его семьёй я познакомился в студенческие годы. Дмитрий Андреевич в то время был уже пенсионером. Невысокий, коренастый, с неторопливой походкой, открытым русским лицом, начитанный и гостеприимный, он был знаком многим тульским книголюбам. Свою поистине грошовую (не по масштабам, а по выгоде) книжную торговлю он вёл по чисто идейным соображениям.

– Книга, – говорил Царёв, – должна жить, дышать человеческими переживаниями и восторгами, кочевать по домам и книжным полкам, читаться и перечитываться. А-то что это за дело: накупят что надо и что не надо, запрут в шкафу и только пылинки сдувают. Ведь есть же такие люди? Не люблю я их, библиоманов.

Библиоманов я тоже не любил и благодаря Царёву стал отличать их от библиофилов – истинных любителей книги. Речи Дмитрия Андреевича слушал с большим вниманием, наматывая на юный ус его мудрые мысли о книге, её значении, о роли букинистов и собирателей в сохранении от гибели раритетов, в восстановлении и уточнении забытых и малоизвестных эпизодов отечественной и мировой истории.

– А если книги эти не для массового читателя, для специалиста? – уточнял я, поддерживая разговор, – такого человека библиоманом не назовёшь, но и книги у него не выпросишь…

– Здесь дело другое. Каждый специалист должен иметь свою домашнюю библиотеку, проживая даже рядом с большой научной или публичной библиотекой. Человеку мыслящему, созидающему, пишущему книга может понадобиться в любой момент дня и ночи. Ведь мысль сама по себе не рождается, мысль рождается от мысли. Снял книгу с полки, прочитал умную мысль и тут же родил свою. А отдашь кому-нибудь «почитать» – смотришь, «заиграли». И умной мысли не родиться…

Когда в Туле ещё не было ни отделения общества книголюбов, ни книжного клуба (мы создали его в середине 70-х) местные книголюбы собирались у Царёвых в небольшом домике под № 68 на тихой Садовой улице, позднее переименованной в улицу революционера А. Кауля. Хозяйка дома подносила гостям чай из жарового самовара. Хозяин раскладывал новые поступления своего «книжного развала».

Завязывались разговоры, дискуссии о книгах и писателях, перебиралось бесчисленное множество хранившихся у Дмитрия Андреевича старинных газет, журналов, книг. Оформлялись покупки, делались обмены.

Царёв не был профессиональным букинистом, занялся книжной торговлей, как и Галкин, лишь после ухода на пенсию. Но старую книгу знал хорошо. Был знаком с библиографическими работами В.С. Сопикова, Г.Н. Геннади и других авторов, каталогами антикварных книжных магазинов дореволюционных и послереволюционных лет. Вся его сознательная жизнь была связана с книгой. Коренной туляк, сын бедного фельдшера с Ваныкинской улицы он в самом начале ХХ века начал трудиться в одной из городских типографий. Сначала работал учеником наборщика, потом наборщиком. Вместе со своими братьями Василием и Сергеем, так же полиграфистами, принимал участие в создании Профессионального союза тульских печатников.

К книгам Дмитрий Андреевич пристрастился с детства, когда учился в городском народном училище. В гимназии учиться не пришлось, слишком дорогим было это удовольствие для фельдшерского сына. А учиться ему очень хотелось. Учителями, а одновременно и друзьями стали книги. Произведения русских и зарубежных классиков в недорогих народных изданиях И.Д. Сытина, Ф.Ф. Павленкова, А.Ф. Маркса, познавательные брошюры «Вестника знания», методические пособия по самообразованию и научно-популярные очерки о крупных научных и географических открытиях, жизнеописания выдающихся людей, вышедшие из под пера крупнейшего русского библиографа и популяризатора научных знаний Николая Александровича Рубакина и других сродни ему авторов.

Говорят, что у человека много друзей не бывает. К книгам, к счастью, это не относится.

Людей, хорошо знавших Дмитрия Андреевича, поражало чисто природное и вместе с тем виртуозное умение рассказывать о жизни писателей и поэтов, о героях их произведений, о судьбах редких книг. Сегодня трудно понять, что это было: то ли реклама выставленных на продажу книг, то ли желание посоперничать с необычайно популярными в те годы устными рассказами Ираклия Андронникова. А может быть и то и другое одновременно.

Книги у Дмитрия Андреевича водились самые разные и очень редкостные, и не очень, и выпущенные массовыми тиражами копеечные издания для детей и «народного чтения». Как истинный рыцарь книги детям с Садовой улицы, которых Царёв очень любил, приваживал и баловал яблоками из собственного сада, книги он просто раздаривал. Но при этом требовал бережного отношения к подарку. Также по-рыцарски поступал Дмитрий Андреевич и тогда, когда видел, что его покупатель не в состоянии заплатить за ту или иную книгу сполна. Входил в положение, шёл на уступку, брал за книгу столько, сколько мог дать покупатель.

– Пусть уж лучше моя коммерция пострадает, – с улыбкой говорил в этих случаях Царёв, – чем книга не найдёт своего покупателя и читателя.

И книги Дмитрия Андреевича попадали в нужные руки, туда, куда надо. Ими пополнялись домашние библиотеки местных учителей, преподавателей пединститута и политеха, медицинских работников, коллег дочери Царёва, работавшей врачом городской больницы.

Когда Дмитрия Андреевича не стало я несколько раз заходил к его вдове Татьяне Ивановне и с её любезного разрешения знакомился с архивом старого книжника. Роясь в бумагах, оставшихся после Царёва, я неожиданно обнаружил ещё один весьма примечательный штрих к его портрету. Оказывается, на все свои особо редкие книжные находки Дмитрий Андреевич составлял подробные описания и направлял их в крупнейшие библиотеки страны. Если найденных Царевым книг не оказывалось в библиотеках, то он безвозмездно отсылал их в эти библиотеки. Помнит ли кто сегодня об этом бескорыстии – не знаю. Но я хочу, чтобы об этом помнили.

А книжные редкости у Дмитрия Андреевича бывали. Это и старинные рукописные книги, и издания петровских времен, и редкие альманахи и сборники XVIII − XIX веков, прижизненные издания Пушкина, Крылова, Лермонтова, Жуковского, Тютчева, Льва Толстого… Незадолго до моего знакомства с Царевым у него был почти полный комплект герценовского «Колокола». Дмитрий Андреевич его куда-то подарил, кажется в Музей революции.

Откуда всё это бралось? С чердаков старых тульских домов, обречённых на слом в связи с массовым строительством хрущевских пятиэтажек, с мусорных свалок и из приемных пунктов макулатуры, где Царёв был «главным экспертом» того, что можно пустить на переработку, а что нельзя. Макулатурщики старика не обижали и за копейки отдавали ему всё, что он просил. Иногда Царева приглашали в тот или иной дом, где распродавались по каким-либо причинам домашние библиотеки: будь-то переезд в другой город, смерть хозяина, или срочная потребность в деньгах. Царёв что-то приобретал для поддержания своей книжной торговли, а что-то рекомендовал отнести в букинистический магазин: там дороже заплатят.

Но вернёмся к потаённому Толстому. Однако прежде чем окунуться в атмосферу «толстовской эпохи» отметим один любопытный факт: чем активнее царская цензура запрещала произведения писателя, тем шире был интерес к ним читающей публики, тем чаще «запрещённый» Толстой становился «нелегальным». Гектографированные, литографированные, выполненные на печатной машинке и штемпельным набором издания Толстого могли бы служить прекрасными пособиями для изучающих печатно-множительные технологии, применявшиеся в России конца XIX − начала XX века.

 

Издано Элпидиным

 

 Издано Элпидиным

Как известно, с конца 1870-х годов жизнь прославленного романиста наполняется мятежными исканиями вечных ценностей, исканиями Бога. Видя, что историческое христианство загромождено вековыми наслоениями лжи, обмана и насилия, борьбы частных интересов, подлаживания к «духу мира сего», Толстой предпринимает титанические усилия для того, чтобы выявить подлинное учение Христа, как величайшего глашатая высшей воли, очистить это учение от налипшей скверны.

Большой работой 1880 года стала «Критика догматического богословия». Одновременной с этой работой Толстой пишет «Соединение и перевод Евангелий», серьёзный труд, получивший большую известность в сокращённом виде «Краткого изложения Евангелий» (1881). С этого времени и начинается длительная и упорная борьба Толстого с цензурой, и светской, и церковной, которая увидела в толстовском творчестве дерзкое посягательство на устои православной церкви и монархической государственности.

Первым произведением писателя, запрещённым цензурой, считается его знаменитая «Исповедь». Эта работа знаменовала собой отречение Толстого от жизни своего круга и содержала признание того, что «условия избытка» − это не жизнь, а лишь её подобие, что для того, чтобы понять жизнь, надо понять жизнь не исключений, а жизнь простого трудового народа, который делает жизнь.

«Исповедь» была написана в 1879-1881 годах как вступление к разбору «Евангелия» и первоначально называлась «Кто я?». В апреле 1882 года к Толстому обратился редактор «Русской мысли» С.А. Юрьев, пожелавший опубликовать в своём популярном среди демократической интеллигенции журнале толстовские откровения. Работая над журнальной корректурой текста, Толстой дал ему новое название: «Вступление к ненапечатанному сочинению», существенно смягчив при этом некоторые острые места своего творения. Писатель надеялся, что цензура пропустит сочинение. Однако этого не произошло. Статья была безжалостно вырезана цензором из пятого номера журнала.

Событие это стало неординарным. Запрещённое сочинение Толстого вмиг оказалось в руках нелегальных издателей и было отпечатано (под разными названиями) общим тиражом, в несколько раз превышавшим трёхтысячный тираж «Русской мысли».

В 1883-1884 годах «Вступление к ненапечатанному сочинению» с подзаголовком «Исповедь гр. Л.Н. Толстого» было опубликовано в Женеве, в журнале «Общее дело», издававшемся русскими политическими эмигрантами в 1877-1890 годах. Политику этого издания определял в те годы врач-терапевт и публицист Николай Андреевич Белоголовый, стремившийся сделать «Общее дело» «органом либеральных людей», пропагандистом идеи конституции, фактов и событий, о которых цензура в России запрещала говорить. Вскоре после этой публикации один из издателей «Общего дела» М.К. Элпидин выпустил отдельное издание толстовского трактата, озаглавив его «Исповедь гр. Л.Н. Толстого. Вступление к ненапечатанному сочинению». Заглавие «Исповедь» понравилось Толстому и закрепилось в дальнейшем за произведением. В течение 80-90-х годов XIX века Элпидиным было выпущено 5 изданий «Исповеди», которые дошли до русской читающей публики.

Кто такой Элпидин и в чём состоял его издательский интерес? Имя Михаила Константиновича Элпидина (1835-1908), сына сельского священника Симбирской губернии, можно найти в списках активных участников революционного движения 1860-х годов. Элпидин окончил духовную семинарию, учился в Казанском университете. В 1863 году был привлечён к делу о т.н. «Казанском заговоре» и приговорён к каторжным работам на 5 лет.

В 1865 году бежал из-под стражи и эмигрировал в Женеву, где завёл небольшую типографию, печатавшую сочинения Н.Г. Чернышевского и других русских революционных демократов. Был членом Женевской секции I Интернационала. В 1866 году Элпидин выпустил два номера журнала «Подпольное слово». В 1868 году вместе с М.А. Бакуниным участвовал в создании революционного журнала «Народное дело», позднее − сблизился с редакцией «Общего дела», в 80-90-х годах стал активным издателем запрещённого в России Толстого.

В «Каталоге русских книг», изданном Элпидиным в 1901 году, значатся 32 толстовских произведения. Среди них «Какова моя жизнь» (1886), «Деньги» (1886), «Критика догматического богословия» (1891, 1896, ч. I-II), «Николай Палкин» (1891), «Краткое изложение Евангелия» (1890), «О жизни» (1891), «Что же нам делать?» (1893), «Учение 12 апостолов» (1892), «Учение Бондарева» (1892), «В чём моя вера» (1896), «Соединение и перевод четырёх Евангелий» (1892-1894, т. I-III), «Гонение на христианство в России» (1896) и другие.

Наряду с религиозно-нравственными и публицистическими работами издавались и художественные произведения писателя, в том числе «Крейцерова соната» (1890), «Работник Емельян и пустой барабан» (1891), «Ходите в свет, пока есть свет» (1892). При этом многие толстовские сочинения неоднократно переиздавались. В 1894-1895 годах в Женеве в трёх выпусках вышел сборник мыслей и афоризмов, извлечённых из частной переписки Толстого под названием «Спелые колосья», подготовленный Д.Р. Кудрявцевым.

Связь с женевским издателем писатель осуществлял через своих многочисленных друзей и единомышленников. Известно, например, что в сентябре 1891 года по поручению Толстого в Женеву ездил его друг и биограф Павел Иванович Бирюков договариваться об издании на средства купца-мецената К.М. Сибирякова «Соединение и перевод четырёх Евангелий».

В Женеве и других городах Европы у Элпидина было немало добровольных помощников. Как-то в бывшем Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ныне − Государственный архив Российской Федерации) я натолкнулся на дело, заведённое особым отделом департамента полиции на активную участницу общественного движения конца XIX − начала XX века Веру Михайловну Величкину.

В 1894 году, живя в Берне, Величкина активно помогала Элпидину в его издательских делах и в рассылке толстовских сочинений. В конце 1894 и в первой половине 1895 года, находясь в Москве под особым надзором полиции, она встречалась с Л.Н. Толстым. Впоследствии, живя в Воронежской губернии и в Александрове, Вера Михайловна распространяла издания «Посредника», собирала для Толстого программы политических партий и их воззрения на толстовское учение и сектантство.

Активным пропагандистом творчества Толстого был и муж В.М. Величкиной большевик-интеллектуал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Писатель был знаком с ним лично, переписывался ещё с 1890-х годов. В начале 1910-х годов Бонч-Бруевич работал секретарём Общества Толстовского музея. В советские годы, побыв на ответственных партийно-государственных постах, Бонч-Бруевич в конечном итоге «осел» на музейном деле, с 1933 года руководил созданием Государственного литературного музея в Москве, позднее был директором Музея истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде. Им написано ряд статей о Толстом, в том числе и о взаимоотношениях писателя с царской цензурой.

 

По следам берлинских изданий Толстого

 

Книги Л. Толстого

Издательство и типография Элпидина в Женеве, по всей видимости, не могли удовлетворить огромный спрос на запрещённые цензурой произведения Толстого, которые одновременно читали тысячи и тысячи людей в России. В 1890-е годы выпуск толстовской литературы начинается в других европейских городах.

В моей коллекции есть несколько книг Толстого, выпущенных в Берлине в 90-е годы XIX века и позднее местными издателями русской запрещённой литературы. Это «Послесловие к «Крейцеровой сонате»,  книга «Царство Божие внутри вас», брошюры «Патриотизм или мир?» и «Патриотизм и правительство. Против войны».

Судьба каждой из этих книг достойна отдельного рассказа, а может быть и целой приключенческой повести. Персонажами её могли бы стать десятки реально существовавших людей из всех слоёв населения, от высшего света Петербурга до беглых сибирских каторжников.

«Крейцерову сонату» Толстой написал в 1889 году. В 1890 году цензура запретила её публикацию в «Сборнике в память С.А. Юрьева». Кстати, сборник этот у меня имеется. Он довольно интересный, хотя и собран из разнохарактерных и неравноценных по своему значению произведений. На месте, где должна была быть напечатана трагическая история ревнивого мужа, Толстой  поместил свою новую пьесу «Плоды просвещения», полную жизни и искромётного юмора.

В феврале 1891 года прямо в типографии А.И. Мамонтова и К° была арестована 13-я часть «Сочинений графа Л.Н. Толстого», содержавшая «Крейцерову сонату». Это событие настолько взволновало супругу Толстого Софью Андреевну, являвшуюся официальным издателем «Сочинений» и защитницей финансовых интересов семьи, что она, получив в апреле того же года аудиенцию у Александра III, добилась частичной легализации повести. 13 часть сочинений, содержавшая первую публикацию «Крейцеровой сонаты», была «выпущена на свободу», пошла к подписчикам и в книжные магазины.

Кстати, эту «книгу-узницу» мне удалось когда-то приобрести, а вместе с ней и некоторые другие части «Собрания», например, 14-ю, которая считается среди книжников довольно редкой, о чём писал не имевший этой части в своей библиотеке Н.П. Смирнов-Сокольский.

Разрешив публикацию «Крейцеровой сонаты» в «Сочинениях» Толстого, царь, однако, не дал согласия на её публикацию отдельным изданием. Но этого, в общем-то, и не требовалось. С момента написания и до середины 1891 года вышло около 50 гектографированных и литографированных изданий и два зарубежных типографских издания повести. Её напечатали в Берлине в типографии А. Островского и у М. Элпидина в Женеве. При этом некоторые нелегальные издания «Крецеровой сонаты» носили скорее коммерческий, нежели идейный характер, и имели душещипательный подзаголовок: «Повесть о том, как муж убил свою жену».

Запрет продолжался многие годы. Но был нарушен совершенно случайно и неожиданно. А произошло вот что. В 1899 году предприимчивый московский издатель М.В. Клюкин выпустили в типографии Е. Гербек «Крецерову сонату» отдельной книгой тиражом 2400 экземпляров. Главное управление по делам печати потребовало её ареста и уничтожения. Дело дошло до самых высших эшелонов власти.

О «преступной» книге, изданной в Москве, Николаю II доложил министр внутренних дел Сипягин. Повесть была «пропущена», т.е. разрешена к реализации по причине того, что министр не счёл возможным «возместить расходы издателей» из средств казны, как этого требовалось законом, и царь с этим согласился. В ближайшие год-полтора предприимчивый Клюкин выпустил ещё 5 или 6 изданий повести. Его примеру незамедлительно последовали московский издатель Д.П. Ефимов, харьковский издатель П.М. Лесман, петербургский издатель Н.С. Аскарханов и другие. Книгу зачитывали до дыр и постоянно требовали в книжных лавках. Издатели усердствовали и подсчитывали барыши.

С момента появления повести на свет вокруг «Крейцеровой сонаты» разгорелись жаркие споры. По свидетельству Н.Н. Страхова, при встрече вместо вопроса: «Как ваше здоровье?» обыкновенно спрашивали: «Читали ли вы «Крейцерову сонату?». Поднятые в повести проблемы семейных отношений, фиктивности церковного брака не могли никого оставить равнодушными. Сам Толстой был завален письмами читателей, просивших до конца прояснить его личное видение проблемы взаимоотношения полов.

Это и вынудило Толстого написать «Послесловие» к своей повести с изложением своей личной позиции относительно отношений между мужчиной и женщиной в современном ему обществе. Как и сама повесть, «Послесловие к «Крейцеровой сонате» также было запрещено тиражировать отдельным изданием. Её цензурная история повторила судьбу повести.

Не менее интересна судьба толстовского трактата «Царство божие внутри вас». В начале 1890-х годов своей энергичной общественной деятельностью Толстой с новой силой проявляет себя как защитник народных интересов. Он активно участвует в борьбе с голодом, охватившим в 1891-1892 годах некоторые центральные губернии России, помогает духоборам, выражает сочувствие тяжёлому положению рабочих на российских предприятиях.

Стремясь разобраться в причинах происходящего, осенью 1891 года Толстой пишет статью «Помощь голодным», в которой тесно связывает голод с жизнью всей самодержавно-аристократической России, осуществляющей грабёж своих «подданных» крестьян. Статья, предназначавшаяся для журнала Н.Я. Грота «Вопросы психологии и философии», попадает в руки цензоров и безжалостно искажается ими, после чего Толстой находит возможным опубликовать её только в журнале «Книжки недели».

Варварство цензуры подтолкнуло возмущённого Толстого к созданию книги «Царство божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание». В этой работе он стремится ярко и открыто показать все «подвиги» царских властей на поприще угнетения российского крестьянства и рабочих. При этом писатель особо подчёркивал тесную связь «деспотического правительства» с «царствующей церковью».

Первое издание трактата выходит в конце 1893 или в начале 1894 года (в книге год выпуска не обозначен) в берлинском издательстве Августа Дейбнера. Второе издание, экземпляр которого мне когда-то удалось раздобыть, появляется практически параллельно, там же, в Берлине, под маркой Библиографического бюро, являвшегося объединением ряда берлинских книгоиздателей. Как на первом, так и на втором изданиях отмечено, что это «Единственное автором разрешённое издание».

Из Германии различными путями книга попадает в Россию. В секретном циркуляре руководителя цензурного ведомства Е.М. Феоктистова № 2829, подписанном 18 мая 1894 года, отмечалось, что «сочинение «Царство божие внутри вас», напечатанное за границей и, безусловно, запрещённое к обращению, в настоящее время в значительном количестве экземпляров тайно проникло в пределы империи и распространяется, между прочим, путём перепечатывания на пишущих машинках, в особенности в южных губерниях…». Циркуляр предписывал установить «бдительный надзор» за всеми типографиями, литографиями и лицами, имеющими пишущие машинки.

Жандармы сбивались с ног. Искали, вынюхивали. Переворачивали вверх дном жилища бедных студентов, книжные шкафы общественных библиотек и народных читален, опрашивали осведомителей. Что-то находили, конфисковывали, сжигали, кого-то арестовывали, отправляли в ссылку. Но выходила новая книга, появлялся новый секретный циркуляр, и всё повторялось снова и снова.

Брошюра Толстого «Патриотизм или мир?», выпущенная в 1896 году в Берлине Августом Дейбнером с подзаголовком «Письмо к Мансону 2 января 1896 г.», первое издание этого произведения. История его создания такова. На рубеже XIX – ХХ веков ведущие империалистические державы существенно активизировали свою борьбу за передел мира. Находясь в центре всех мировых событий благодаря постоянному чтению прессы, общению с многочисленными корреспондентами, писавшими ему письма на 26 языках народов мира, Толстой живо откликался на всё, что происходило на различных континентах.

В 1896 году из-под пера автора великой эпопеи о войне 1812 года вышла статья «К итальянцам», касавшаяся проблемы итало-абиссинской войны. В 1898 году Толстой пишет статью «Две войны», посвящённую испано-американской войне за Кубу и Филиппины. В 1899 году в «Письме к Г.М. Волконскому», внуку декабриста, Толстой клеймит позором войну англичан против буров. В 1900 году выходит трактат Толстого «Рабство нашего времени». В нём писатель продолжил начатую в более ранних работах тему о колониальном и национальном гнёте. В 1904 году, в условиях начавшей русско-японской войны, Толстой обращается к воющим сторонам со статьёй «Одумайтесь!».

Трактат «Патриотизм или мир?», написанный в форме письма к англичанину Джону Мансону, самое раннее в ряду перечисленных выше антимилитаристских произведений Толстого. В нём в полной мере раскрылся провидческий дар писателя, почти за 20 лет до начала Первой мировой войны 1914-1918 годов предупредившего мир о её возможности и неизбежности. Провидец-Толстой писал в этой работе:

«За какое хотите время откройте газеты, и всегда, в каждую минуту вы увидите чёрную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памир, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там не переставая идёт маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая большая война всякую минуту может и должна начаться».

На исходе XIX века великий английский драматург и один из руководителей социалистического движения фабианцев Бернард Шоу громко заявил: Европу возглавляет не кто иной, как писатель-гуманист Лев Толстой, высоко поднявшийся «над всеми нашими чемберленами, и китченерами, и германскими императорами, и лордами-канцлерами, и другими рабами фальшивых идей и ложных страхов».

Такая оценка Толстого не была сильным преувеличением. Немного позднее американская демократическая пресса назвала Толстого «гражданином мира». Осуждая мировой империализм, в том числе американский, Толстой резко делил граждан Америки, Англии, Франции, Германии, Италии на тех, для кого война является дополнительным источником наживы, и на тех, кто вынужден нести бремя ответственности за алчность имущих классов. Он неоднократно резко выступал против официального правительственного патриотизма, довёдшего народы христианского мира до озверения, призывал людей доброй воли одуматься и не идти на поводу у политиканов, спекулирующих идеями патриотизма ради обогащения и захвата чужих территорий.

Любопытно берлинское издание трактатов Толстого «Патриотизм и правительство» и «Против войны». Они вышли под одной обложкой на русском языке, по всей видимости, в 1907 году (год издания на брошюре отсутствует). Написанные в 1898-1900 годах эти толстовские произведения в течение многих лет будоражили умы и сердца людей, были переведены на многие языки народов мира.

Издательство Генриха Каспари, выпустившее брошюру Толстого, судя по помещённой на обложке рекламе, весьма активно пропагандировало творчество писателя, опубликовав около 20 его работ. Здесь были опубликованы произведения и других русских авторов, запрещённые или искажённые цензурой в России. В этом издательстве, в частности, вышли знаменитый в своё время фельетон А.В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», стоивший автору ссылки в Минусинск, «Бездна» Л.Н. Андреева, «Биографии русских революционеров» В.А. Зайцева, «Материалы к биографии русских коронованных особ», сочинения В.Г. Короленко, В.М. Гаршина, М.Е. Салтыкова-Щедрина.

 

По-герценовски, по-журнальному

 

О романе Л. Толстого Воскресение

В феврале 1897 года Владимир Григорьевич Чертков, известный «толстовец» и один из самых близких друзей писателя в последние десятилетия его жизни, природный аристократ, родственные связи которого простирались до самых высоких сфер, приближённых к императорскому двору, а по сплетням света ещё и «внебрачный сын Александра II», был выслан из России как политический преступник за границу.

Приют себе и семейству не бедный Чертков нашёл в Англии. Поселился среди британских единомышленников и незамедлительно приступил к тому, что считал главным делом своей жизни. Организованное им для пропаганды воззрений Толстого издательство получило название «Свободное слово».

Новое издательство существенно отличалось от созданного в 1885 году в Москве Чертковым совместно с Бирюковым и с благословения Толстого издательства «Посредник», которое специализировалось на выпуске дешёвых книг для народа.

Толстому очень хотелось, чтобы его осевший на британских островах друг стал новым Искандером, а издательство «Свободное слово», подобно издательству А.И. Герцена и Н.П. Огарёва, набатным «Колоколом» будоражило умы и сердца россиян, распространяло его идеи по миру. В одном из своих писем в Лондон, давая советы Черткову, Толстой с дружеским упрёком писал: «Нужно быстро и бойко по-герценовски, по-журнальному писать о современных событиях, а вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы».

Чертков голосу учителя внял и старался работать «по-герценовски». С 1898 года его издательство приступило к выпуску журнала «Листки Свободного слова». В обращённом к читателям предисловии к первому номеру «Листков» Чертков почти по-герценовски писал:

«Люди, живущие в пределах нашего отечества, могут быть особенно полезны, сообщая нам такие факты из современной жизни, которые правительственные служители тьмы и обманов боятся допустить к огласке в России, но ознакомление с которыми желательно в интересах всего русского народа».

Журнал, как и издательство в целом, превратился со временем в громкую трибуну свободной мысли, не раз предавал огласке, вынося на суд российской и мировой общественности, многие реакционные мероприятия царского правительства: расправу с антиправительственными демонстрациями, студенческим, рабочим и крестьянским движением, реакционную политику по отношению к Финляндии и многое другое.

В некоторых европейских странах действовали отделения и представительства «Свободного слова». Отделение издательства в Швейцарии возглавлял Бирюков, высланный из России вместе с Чертковым. В Болгарии (об этом малоизвестном факте я узнал из архивного фонда департамента полиции) представителем издательства являлся редактор софийского издания «Новое слово» Савва Т. Ничев. При редакции им был организован склад изданий «Свободного слова», выполнявший заказы из России на пересылку толстовских книг.

Издательство «Свободное слово» выпустило большое число толстовских книг и брошюр, журнальных статей. Среди них: «Как читать Евангелие и в чём его сущность?», «Приближение конца», «Об отношении к государству», «Царство божие внутри вас» (1898), «Христианское учение», «Голод или не голод?», «Николай Палкин» и др.

В 1901 году Чертков приступил к публикации «Полного собрания сочинений» писателя, запрещённых русской цензурой, и выпустил к 1906 году целых десять томов.

Черткову и его издательству принадлежит важная заслуга в знакомстве россиян с «последним романом XIX века» – «Воскресение» в его не искажённом цензурой виде. В течение 1900-1901 годов «Свободное слово» выпустило 6 изданий романа общим тиражом около 40 тысяч экземпляров.

Роман вырос из рассказа, который поведал писателю известный судебный деятель и литератор Анатолий Федорович Кони, гостивший в июне 1887 года в Ясной Поляне. Кони рассказывал, что однажды, во время его службы прокурором Петербургского окружного суда, к нему явился молодой человек из аристократического круга с жалобой на товарища (заместителя) прокурора, ведавшего тюрьмами, который отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они без предварительного его прочтения.

Кони одобрил действия своего коллеги, сославшись на тюремный устав. Тогда проситель предложил Кони самому прочитать указанное письмо, после чего распорядиться о его передаче заключённой. Со слов просителя и из рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони узнал трагическую историю взаимоотношений двух молодых людей. Розалия Они была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело больным и узнав от врачей о близкой смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти.

Дама обещала это сделать и после смерти отца взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку баловали, но затем остыли к ней и сдали в девичью. Здесь Розалия воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на неё обратил внимание родственник хозяйки, недавно окончивший курс в одном из привилегированных учебных заведений. Гостя у своей родственницы на даче, молодой человек, а это и был проситель, соблазнил её. Когда девушка забеременела, хозяйка с возмущением выгнала её из дома. Брошенная всеми и без средств к существованию Розалия поместила родившегося ребёнка в воспитательный дом, а сама была вынуждена пойти на панель.

Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного посетителя сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных Розалия была приговорена к четырём месяцам тюрьмы. В числе судивших Розалию заседателей оказался и её соблазнитель. Он узнал девушку. Обстановка суда настолько сильно подействовала на молодого человека и встревожила его совесть, что у него возникло желание непременно жениться на Розалии. Этим своим намерением молодой человек поделился с Кони во время визита к нему и просил его ускорить венчание с осуждённой. Кони отговаривал молодого человека от столь быстрого решения, однако его посетитель был непреклонен.

Дальнейшие события развивались таким образом. Молодой человек часто посещал Розалию в тюрьме и привозил ей всё необходимое для предстоящей свадьбы. Свадьбу отсрочил наступивший пост, в конце которого невеста неожиданно заразилась тифом и умерла. О дальнейшей судьбе жениха Кони было неизвестно.

По свидетельству рассказчика, история соблазнённой девушки была выслушана Толстым с большим вниманием. Писатель советовал ему обработать этот рассказ для издательства «Посредник». Однако Кони, работавший в то время над книгой «Судебные речи», истории Розалии Они так и не написал. В середине 1888 года Толстой обращается к Кони с просьбой передать ему этот драматический сюжет, на что Кони не только соглашается, но и просит его «не покидать этой мысли».

«Из-под вашего пера эта история, − убеждал он Толстого, − выльется в такой форме, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову».

Мысль о «конивском рассказе» будоражила Толстого на протяжении десяти лет. Писатель то начинал, то бросал работу над будущим романом, сетуя на то, что изначальный сюжет не является его собственным. Лишь в конце 1890-х годов роман «Воскресение» появляется на свет. При этом Толстой принимает решение опубликовать роман сразу в двух вариантах – подцензурном, в популярном иллюстрированном еженедельном журнале «Нива», гонорар от которого должен был пойти на поддержку духоборов, и вольном, бесцензурном у Черткова, в «Свободном слове».

В ноябре 1898 года одновременно в редакцию журнала «Нива» и в издательство «Свободное слово» Толстой направляет первые 28 глав романа. Спустя месяц Толстой стал получать из «Нивы» корректуры первых глав «Воскресения».

13 марта 1899 года очередной, 11 номер иллюстрированного еженедельника «Нива», самого массового журнала России тех лет, вышел с публикацией романа «Воскресение», продолжавшейся до конца года. Толстовскому тексту было предпослано суровое редакционное предуведомление:

«С настоящего номера мы приступаем к печатанию романа гр. Л.Н. Толстого «Воскресение», на основании приобретённого нами у автора права первого печатания романа. Никому, следовательно, не разрешено печатать роман одновременно с «Нивой», за исключением некоторых заграничных изданий, которые приобрели вместе с нами это право у автора. Ежели же кто-нибудь приступит к одновременному с нами печатанию романа «Воскресение», то это будет контрафакцией, которую мы решили преследовать законным порядком».

Литературным пиратством, как известно, Россию не удивишь. В различных концах страны уже в марте местные газеты начали перепечатку романа без всякой боязни быть привлечёнными «законным порядком». Издатель «Нивы» А.Ф. Маркс, встревоженный этим обстоятельством и протестными письмами читателей еженедельника, был вынужден обратиться к писателю с проектом условия, запрещающего перепечатку романа.

Толстой, ещё в 1891 году объявивший о своём отказе от авторских прав на все свои произведения, написанные после 1881 года, документ не подписал, но обратился к издателям русских газет и журналов с просьбой «подождать с перепечатыванием романа». 2 апреля 1899 года составленное по этому поводу письмо было опубликовано в газетах. Сам же писатель усердно правил и перерабатывал текст, раскладывая главы романа на две стопки  «для «Нивы» и «не для «Нивы».

В моей толстовской коллекции хранится несколько прижизненных изданий романа «Воскресение», увидевших свет как в России, так и за рубежом. Среди них – четвёртое и пятое издания, выпущенные в 1900 году «Свободным словом» в «полной, не искажённой цензурой версии». Книги существенно разнятся, но не по содержанию, а по внешнему виду. Четвёртое издание «дорогое», отпечатано на прекрасной бумаге, снабжено великолепными иллюстрациями Л.О. Пастернака. На титуле пятого издания редакционная пометка: «Удешевлённое». Книга отпечатана на простой серой бумаге и без иллюстраций, что красноречиво свидетельствует: читателями Толстого, в том числе и запрещённого, были люди разного материального достатка.

Перед соблазном «заработать на Толстом» из издателей тех лет мало кто мог устоять: отсюда разнообразие издательств, выпускавших «Воскресение». Парадоксом сморится издание романа, осуществлённое в 1907 году петербургским издательством «Свет». Издательство это выпускало не только книжную продукцию, но и известную своей черносотенной направленностью газету «Свет», лозунгами которой были «Православие!», «Народность!», «Самодержавие!». Газета в течение многих лет вела борьбу с врагами царского режима и церкви, безродными космополитами, считала церковный приход основой государственного порядка в стране. И вдруг, Толстой, «Воскресение», которое даже в урезанном цензурой виде воспринималось защитниками монархического режима крайне враждебно. Но чего не сделаешь ради барышей!

Февральская революция 1917 года отменила цензурные запреты старого режима, и на повестку встал вопрос о переиздании произведений Толстого без цензурных изъянов. Много сил и энергии отдал этому делу замечательный русский библиограф Богдан Степанович Боднарский (1873-1968). Осуществлённое им первое полное русское издание романа «Воскресение» также есть в моей толстовской коллекции. Книга вышла в 1918 году в московском книгоиздательстве «Народная мысль» с портретом Толстого, но, к сожалению, без иллюстраций и на не очень качественной бумаге. Россия была измучена империалистической войной и революцией, до того ли было?

Примечательная особенность этого издания состояла в том, что, реставрируя текст романа на основе сличения различных текстов, Боднарский выделил курсивом те места, которые, как он писал в предисловии, «стали объектом цензурного насилия». Необходимость полного восстановления произведения Толстого объяснялась тем, что при всей своей полноте издание романа «Свободным словом» не было точным воспроизведением оригинальной рукописи, а содержало в себе по недосмотру помощников писателя около 50 невосстановленных цензурных помарок. «Воскресение» появилось в легальной печати с 540 искажениями и купюрами, сделанными цензурой. Из 123 глав романа было напечатано без искажений только 25.

Свой труд Боднарский оценивал скромно, не претендуя на академизм проделанной работы. В редакторском предисловии к роману он писал:

«Наша цель – вскрыть следы цензурных преступлений, почему всё внимание было сосредоточено на том, чтобы не пропустить ни одного характерного толстовского слова, перед которым трепетала самодержавная власть. Будем надеяться, что и читатель этого литературного chef d’oeuvre’a, получая эстетическое наслаждение, в то же время не пропустит ни одной из мыслей Толстого как философа-моралиста и великого учителя, в которых так нуждается именно теперь исстрадавшаяся душа русского гражданина».

Боднарским была проведена также большая работа по восстановлению текста других искажённых цензурой произведений Толстого. Так, в 1917 году появилась на свет «Толстовиана» Б.С. Боднарского − серия изданных для массового читателя толстовских произведений. Ещё в студенческие годы я обнаружил в фондах Тульской областной библиотеки подборку толстовских брошюр с поправками и вставками, сделанными рукой Боднарского, и написал об этом в местной газете. Не знаю, заинтересовался ли кто-либо из исследователей моим маленьким открытием или брошюры эти до сих пор пылятся невостребованными в книгохранилище.

 

Подпольные издатели в России

 

В самодержавной России печатать запрещённые цензурой произведения писателя было намного труднее и опаснее, чем за рубежом. Однако постоянно находились смельчаки, рисковавшие при этом многим: свободой, здоровьем, благополучием семьи, служебной карьерой. В числе первых издателей потаённого Толстого – члены подпольного революционного кружка инженера Александра Ивановича Александрова.

По сведениям полиции, типография кружка размещалась в квартире некоей Губаревой, «известной своим красным направлением». Именно здесь вышло первое нелегальное издание толстовского трактата «Так что же нам делать?», текст которого, а точнее первые 20 глав, в 1885 году цензурой были вырезаны из январского номера журнала  «Русская мысль». В легальной печати, в журналах «Русское богатство» и «Детская помощь», Толстому удалось напечатать лишь отдельные фрагменты трактата. Полностью же он вышел нелегально. Трактат распродавался по 2 рубля за экземпляр среди учащейся и студенческой молодёжи. Доход от его продажи шёл на нужды демократического и революционного подполья, поддержку нуждающихся студентов.

Есть сведения, что человеком, который вынес из редакции «Русской мысли» запрещённую статью и передал её издателям-нелегалам, был сотрудник журнала, известный этнограф и защитник сектантов Александр Степанович Пругавин, находившийся в то время под негласным надзором полиции «вследствие политической неблагонадежности и сношений с сектантами». В некоторых архивных делах карательных органов Российской империи, попадавшихся мне в руки, Толстой и Пругавин упоминались как фигуранты-единомышленники, одинаково опасные для режима.

В том же 1885 году в типографии «Народной воли» в Новочеркасске была напечатана тиражом 500 экз. толстовская брошюра «В чём моя вера», которая продавалась по 10-15 рублей за экземпляр.

В 1885-1886 годах в Петербурге, в легальной типографии Гробовой студент В.В. Водовозов издал ряд произведений Толстого.

Примерно в это же время в Казани революционный кружок И.Н. Смирнова и В.А. Муратова в типографии уездного воинского начальника напечатал «Исповедь» и на примитивном оборудовании трактат «В чём моя вера».

В 1886-1887 годах московский народовольческий кружок литографировал брошюру «Церковь и государство». В 1887 году студент Императорского московского университета М.А. Новосёлов впервые гектографировал толстовский памфлет «Николай Палкин».

Весной 1890 года студенты Филологического института в Петербурге напечатали на гектографе 600 экз. «Крейцеровой сонаты» и «Николая Палкина».

В Киеве запрещённые произведения Толстого печатал на гектографе бывший народоволец Кирилл Павлович Злинченко, написавшей впоследствии, живя в эмиграции, ряд статей и воспоминаний о Толстом. В сентябре 1896 года за издание произведений Толстого он был арестован и посажен на несколько месяцев в тюрьму.

Активным издателем толстовских работ, выпустившим на гектографе  более 20 произведений, был помещик Николаевского уезда Херсонской губернии Дмитрий Ростиславович Кудрявцев, последователь толстовского учения, также подвергавшийся преследованиям властей. В своем сочувственном письме, датированном 16 января 1895 года, Толстой писал Кудрявцеву: «Обыски и подписки о невыезде очень часто повторяются среди наших друзей в последнее время. Так поступили с Поповым, Страховым, Ивановым (в Воронежской губ.), с Алехиным и др.».

Оригинальный способ распространения произведений Толстого и материалов о нём избрал московский купец И.П. Бр-н (к сожалению, подробных сведений о нём мне найти не удалось). Являясь постоянным подписчиком «Московских ведомостей», он выискивал в газете новые произведения Толстого или статьи о жизни и творчестве писателя. Если такие материалы появлялись, он скупал 50-100 экз. тиража, искусно вырезал нужные ему материалы, наклеивал их в специальные тетрадки в клеёнчатых обложных, а затем раздавал эти тетради для прочтения своим знакомым купцам и рабочим.

 

Солдатская памятка

 

Не убий!

Начало бурного XX столетия ознаменовалось мировым экономическим кризисом, охватившим и Россию. Кризис тяжело сказался на положении трудящихся. Упала заработная плата рабочих и служащих. День ото дня росло количество безработных.

В ответ на это в городах страны участились антиправительственные выступления рабочих, студенчества, интеллигенции. Неспокойно было и в деревне. Для усмирения недовольных царское правительство всё чаще использовало войска. Толстой незамедлительно отреагировал на это. 15 марта 1901 года он пишет открытое письмо «Царю и его помощникам», которое вскоре было опубликовано в «Листках свободного слова».

Говоря об уличных побоищах, предстоящих казнях и тюрьмах, писатель заявлял, что во всём происходящем виноваты «не злые, беспокойные люди» (революционеры), а представители власти, «не хотящие видеть ничего, кроме своего спокойствия в настоящую минуту». В письме Толстой требовал отмены всех правил усиленной охраны, при которых население многих губерний отдавалось в распоряжение генералов-самодуров, уравнения крестьян в правах с другими гражданами, устранения преград к образованию, уничтожения всяких стеснений религиозной свободы.

В конце 1901 года, развивая данную проблематику, Толстой пишет свои знаменитые солдатскую и офицерскую «Памятки», в которых обращается уже непосредственно к людям в погонах с призывом осмыслить происходящее в стране с точки зрения подлинных принципов христианской морали, а не безумных приказов начальства.

Выпускать «Памятки» для солдат и офицеров было в традициях многих армий мира, в том числе и российской. В России традиция эта шла от А.В. Суворова, его знаменитой «Науки побеждать». Нередко «Памятки» выпускались в честь знаменательных событий в жизни того или иного полка. В 1891 году, например, была выпущена «Памятка нижнего чина кавалергарда» − «На память десятилетия со дня назначения государыни императрицы Марии Фёдоровны первым шефом полка». В 1907 году в Петербурге вышла «Памятка измайловца». Напечатанная на мелованной бумаге, с золотым тиснением, с портретами «августейших особ», она была пронизана духом квасного патриотизма и верноподданнической моралью.

Наряду с патриотическими стихами и молитвами подобные «Памятки» нередко содержали указания относительно полковой жизни, давали советы по уходу за мундиром, по соблюдению чистоты в казармах, по обращению с оружием и лошадьми. Писались «Памятки» нарочито по-солдатски, с обращением «накоротке»: «Да, братцы, надо любить свой полк, уважать и беспрекословно повиноваться своим начальникам». Как правило, это были книжки величиной в ладонь, которые можно было хранить в нагрудных карманах гимнастёрок, в полевых сумках, солдатских ранцах и вещмешках.

Примерно также выглядела «Солдатская памятка», попавшая в руки Толстого летом 1901 года во время его приезда для лечения в Крым. Составлена она была популярным в русской армии генералом М.И. Драгомировым, считавшимся отцом отечественной «военной педагогики».

Прочитав «Памятку» Драгомирова, Толстой ужаснулся и долго не мог придти в себя от её цинизма, от приведённых в ней евангельских цитат, ловко использованных автором для оправдания солдатчины. С дрожью в голосе Толстой говорил окружающим о генеральских наставлениях русским солдатам: «Всегда бей, никогда не отбивайся. Сломался штык, бей прикладом, приклад отказал – бей кулаками, попортили кулаки – вцепись зубами…».

− Нет, это ужасно, − возмущался Толстой, − это что-то до невероятия зверское… «вцепись зубами»…

Знакомство с «Памяткой» Драгомирова явилось непосредственным поводом для написания Толстым его солдатской и офицерской «Памяток».

Эти «Памятки» взывали к разуму и совести нижних чинов и офицеров, разоблачали правительственную политику натравливания армии на собственный народ. Естественно, что легально напечатанными они быть не могли и распространялись тайно. О «Солдатской памятке» полицейские чины, например, писали: «В брошюре Л.Н. Толстой, обращаясь к солдатам, старается при помощи текстов святого писания доказать, что убийство хотя бы даже во время войны грех».

Уже в первые месяцы после создания солдатскую и офицерскую «Памятки» можно было встретить в самых глухих уголках России, в самых отдалённых военных гарнизонах. Добрались они и до Забайкалья, чему в немалой степени способствовала великая Транссибирская магистраль, соединившая европейский центр России с Восточной Сибирью и Дальним Востоком.

Характеризуя обстановку в Забайкалье газета «Искра» писала в корреспонденции, присланной из тех мест: «Слишком уж необычная эта вещь: вдали от культурных центров, в глуши Сибири, в горах Забайкалья слышится революционная песня, печатаются и распространяются прокламации, шевелится рабочий, привыкший к спокойной, ничем невозмутимой жизни обыватель, начальство, кучка жандармов, присланных к нам для порядка…» (№ 22, июль 1902 г.).

Выступления и протесты забайкальских рабочих не на шутку встревожили местного генерал-губернатора Надарова. Когда в канун 1 мая в Чите появилась прокламация, призывавшая рабочих отметить праздник пролетарской солидарности, губернатор приказал местному воинскому начальству раздать двум сотням казаков по пять патронов и отточить шашки. А через несколько дней последовал новый приказ − вооружить две роты пехотинцев и привести в боевую готовность… пушки!

Подражая рвению генерала Надарова, читинский полицмейстер говорил в те дни:

− Никак, знаете, нельзя без войска, готовится грандиозный бунт, хотят поджечь город, вероятно, будут жертвы с той и другой стороны…

Но предполагаемого бунта не произошло. Состоялась лишь мирная маёвка, в которой участвовало около 150 рабочих. До стрельбы, а тем более до пальбы из пушек дело не дошло. Да и вряд ли солдаты читинского гарнизона согласились бы выполнить приказ стрелять по рабочим. В ранцах у многих из них лежала толстовская «Солдатская памятка», отпечатанная в тайной типографии местных социал-демократов. В солдатской среде в те дни шли такие разговоры:

− Раз уж сам граф Лев Николаевич Толстой письмо к нам написал и не велит нам убивать рабочих, и что они такие же, как и мы люди, так значит и впрямь это большой грех − убивать людей. Не будем стрелять в братьев-рабочих!..

Многие офицеры получали «Офицерскую памятку» Толстого, к которой было приложено воззвание местного комитета Сибирского социал-демократического союза. В июле 1903 года местными социал-демократами в Чите было напечатано на гектографе ещё одно толстовское произведение – «Письмо к фельдфебелю». Экземпляр этого редкостного издания, имевшего характер прокламации, сохранился в Государственном историческом архиве в Петербурге. В конце прокламации было напечатано известное революционное стихотворение «Смело, товарищи, в ногу!»

Жандармерия и полиция сбились с ног, вылавливая экземпляры «Памяток». Повсеместно была создана сеть тайных осведомителей. За каждый «выловленный» экземпляр власти хорошо платили своим агентам, понимая, сколь опасно правдивое и честное слово для антидемократического режима.

Весьма необычный экземпляр «Солдатской памятки» хранился в книжном собрании известного советского библиофила Николая Павловича Смирнова-Сокольского и был описан им в его замечательных «Рассказах о книгах». Брошюра объёмом в 13 страниц была напечатана с помощью штемпельного набора.

«В годы моего детства, − вспоминал Смирнов-Сокольский, − была в ходу игрушка, которая называлась «Домашний печатник Гутенберг». В коробочке находилась дощечка с продольными прорезями, заполненными каучуковыми буквами, цифрами и знаками. К этому полагалась ручка-верстатка с жестяной прорезью, пинцет и штемпельная подушка. Пинцетом можно было букву за буквой набрать какую-нибудь строчку, допустим фамилию, и отпечатать себе визитные карточки. В зависимости от цены, количество букв набора, равно как и количество строк в верстатке, увеличивалось. Можно было уже изготовить штемпель в три, пять и более строк».

Мой экземпляр «Солдатской памятки» отпечатан обычным типографским способом на простой газетной бумаге и напоминает скорее не листовку, а отдельный оттиск из народной книги или массового журнала. На первой странице издания, представляющей некое подобие титульного листа, помещены название сочинения и аббревиатура: «Л.Н.Т». Вверху второй страницы, где начинается текст памятки, обозначено авторство: «Л.Н. Толстой».

Отпечатанную в таком виде «Солдатскую памятку» легко можно было вклеить в любую, вполне благонадёжную книгу, а в случае опасности – пустить на «самокрутку». Хранящаяся в моей коллекции «Офицерская памятка» внешне напоминает солдатскую. По всей видимости, её напечатали в той же безымянной типографии, что и «Солдатскую памятку».

Читать продолжение очерка ‘Яснополянский провидец’.

 

Литература

Тебиев Б.К. Яснополянский провидец и властелины тьмы // Тебиев Б.К. «Тайны книжных переплётов. Из записок книжника»: Рос. гос. б-ка. М.: Пашков дом, 2008. — С.210-293.

Оцените статью
exam-ans.ru
Добавить комментарий